Денис Бурмистров - Равновесие Парето
Я с ужасом смотрел на стремительно приближающихся темных призраков, я потерял чувство реальности. Минуты сжались в мгновения.
Нас захлестнуло холодным воздухом, чуть не сбило с ног. Я отступил назад, уперся спиной в Степанова. Судорожно замахал факелом, но это было все равно, что сражаться мечом против пчел.
Черные бестелесные руки хватали одежду, обжигали лицо. Холод проник в рот и нос, гортань резало. Я закашлялся, хватаясь было одной рукой за грудь, но не смог — рука не слушалась меня, объятая черным маревом.
Крики, мелькание факелов, толчки и рывки. Нас будто драла на части беснующаяся толпа. Впрочем, так оно и было.
Упал Илья, его факел улетел в сторону. Шофера потащили за ноги в ночь, он вцепился в землю пальцами, сдирая ногти. Шнур между ним и Степановым натянулся, старик не смог удержать равновесия, тоже полетел на землю. Еще в воздухе его поймали, потащили вслед за орущим шофером. Репшнур натянулся, но я удержался на ногах.
— Олег! — заорал я в страхе, понимая, что сейчас упаду и я. — Олег!
Геолог с перекошенным от ярости лицом подскочил ко мне, взмахнул факелом, отгоняя тень. Он пробежал мимо, в сторону, куда волокли товарищей. Я бросился за ним, рискуя споткнуться о трос. Вдвоем мы отогнали чудовищ, за шиворот подтянули почти недвижимого Илью и бледного от страха Николая Семеновича. Я отдал Карчевскому свой факел, сам же упал на колени, вытянул из упавших сумок еще три факела. Споро зажег их, с трудом воткнул в землю вокруг лежащих тел.
Долгих семь минут Илья и Степанов приходили в себя. Поднялись, охая и матерясь, зажгли факела. Поддерживая друг друга, мы продолжили путь.
Спустя полчаса мы, наконец, вышли на тропу, ведущую к вершине горного кольца. Тропа оказалась довольно широким каменным карнизом, который полого уводил наверх. Здесь без труда можно было ездить на машине, но мы прижались к холодному камню горы подальше от края, чтобы обезопасить себя хотя бы со спины.
Почему твари боятся огня? Почему именно огня? Свет электрических фонарей им безразличен. Уж не потому ли, что именно огонь зачастую причастен к уничтожению человеческой истории?
Стало холоднее. Поднялся ветер, но вопреки ожиданиям он не прогнал серую метель, лишь породил стремительные спирали новые течения в этой странной крупе. Черные хлопья мелькали так, что рябило в глазах, в лицо летели песок и мелкие камни.
Карчевский прибавил ходу, но через несколько минут пришлось вновь замедлиться — Степанов начал задыхаться, хвататься за бок. Начал чувствовать усталость и я, все чаще и чаще перекладывая факел из руки в руку.
Серое, черное, алое. Серое, черное, алое. Сводящая с ума проносящаяся мимо метель, черные фигуры, выныривающие из серости. Алый мазок пламени поперек черноты. И вновь и вновь, и снова и снова. Одно и то же не переставая.
На холодные прикосновения уже не обращаешь внимания. Не успели схватить — и хорошо. Бережешь ноги, чаще всего прорываются там. Если факел сильно искрит, значит, пора доставать новый. Если натянулся репшнур, значит, с той стороны нужна помощь.
Простые правила, я быстро учусь.
Метр за метром, метр за метром, но дорога на вид одна и та же. Перспектива теряется в беснующейся пурге и создается ощущение движения на месте. Под ногами шероховатый грунт, за спиной бесконечная каменная стена, передо мной — проносящаяся мимо серая пелена с прячущимися голодными тварями.
Спереди передают фляжку. Делаю три долгих глотка, сами собой закрываются глаза. На миг, но этого достаточно, чтобы дернули за ногу. Роняю флягу, тыкаю в тянущиеся ко мне руки-щупальца факелом. Зазевался, мазнули по лицу. Отпрянул назад, больно стукнулся спиной о камень стены. Ничего не вижу, зрение вмиг потеряло четкость. Неистово дергаю трос со стороны Ильи, тут же пламя его факела перемещается ближе ко мне, крест-накрест рубит черноту и серость, с шумом рассекая воздух. Но тут же возвращается назад — дольше нельзя, утащат самого. Но я уже очухался, трясу головой как контуженный, но отмахиваюсь короткой палкой с алым спасением на конце. Отмахиваюсь, тыкаю, рублю.
Секунды кажутся минутами, минуты — часами. Часы — вечностью. Целых две вечности прошло, прежде чем я спросил, сколько еще осталось идти.
— Илья, — выдохнул я в направлении сутулой фигуры шофера. — Долго еще?
Шофер лишь кинул в мою сторону взгляд, в котором застыла отчаянная злоба.
— Долго, — каркнул он, орудуя факелом. И отвернулся, худой, колючий, напряженный. Похожий на загнанную в угол крысу.
Я внутренне застонал. Почему долго? Насколько долго?
Я попытался сосредоточиться на усталости в руках. Болели мышцы, запястья одеревенели. Сколько я еще смогу махать факелом, прежде чем пальцы перестанут слушаться меня? И сколько еще предстоит сменить факелов, прежде чем мы достигнем вершины?
Я скосил глаза к торчащим из сумки палкам. Один факел горит двадцать-тридцать минут, но чем интенсивнее им махать, тем скорее прогорает масло и начинает распадаться тряпка. Беглым взглядом насчитал примерно десяток в запасе.
Искры чуть было не воспламенили промасленную ткань сумки, я вовремя заметил, сбил краснеющий уголек на землю. Обратил внимание на то, что Степанов идет по стенке, облокотившись плечом. Совсем тяжело старику. Карчевского, идущего первым, я уже не видел, лишь алый болид его факела нет-нет, да и скроется за массивной фигурой геолога.
Твари пока не предпринимали попыток атаковать нас волнами, это дало передышку. Отмахиваясь от одиночных теней, мы перекусили на ходу. Еду вытаскивал отдувающийся Николай Семенович, мы прикрывали его, сгрудившись вокруг. Я впервые за последние часы увидел лицо Олега, когда он появился возле диспетчера. Карчевский блеснул белками глаз, удостоверился, что все целы. В его бороде зияли новые подпалины, кожа стала серой от пыли. Насколько тяжело идти первому, встречаю грудью ветер и танцующих теней?
Я с надеждой посмотрел на него, ища поддержки, но геолог не заметил, он был предельно собранным. Карчевский, шевеля губами, пересчитал у всех факелы, велел не растягиваться, следить за сцепками. Сунул в рот бутерброд, проглотил, почти не жуя, запил из фляги. Махнул вперед:
— Двинулись, половину пути прошли.
И эти слова стали для меня лучшим ободрением. Впрочем, вскоре мне стало не до потакания своим чувствам.
За свистом ветра, смешиваемого с призрачными голосами теней, я расслышал, как катятся камни по склону. Мои ноги начали дрожать, и я не сразу сообразил, что это дрожит дорога под нами. И гул, нарастающий, нагоняющий, будто тысячи подземных барабанщиков неслись к нам по своим подземным ходам, ударяя в огромные барабаны. Бум-бум, бум-бум, бум-бум-бум, бум-бум-бум! Удары учащались, усиливались, а вместе с ними подпрыгивал горный карниз, стены, сам воздух вокруг.
