Владимир Михайлов - Фантастика 1969, 1970
— Это он! — раздался истошный вопль. — Это Самойлов! Надо остановить его!
Все вскочили. Длинный стол для заседаний перевернулся. Верещагин чуть не упал со стула и проснулся. Удивленно посмотрел вокруг. На правой его щеке рдел огромный красный с разводами пролежень.
— Остановить! — кричали вокруг. — Он нас всех к чертовой бабушке пошлет.
Человек тридцать-сорок толпой кинулись к дверям, выдавливая друг друга в коридор, и галопом спустились вниз, к дверям лаборатории испытаний.
— Ломай! На приступ! — раздался боевой клич.
Неумолимый рок ежесекундно вырывал из рядов атакующих опытных, закаленных в сражениях бойцов. Они, как и предыдущие, исчезали бесследно. Кто-то принес лом, и дверь пала. Взять с ходу камеру было труднее. Атакующие загрустили. Их осталось совсем мало: инспектор по кадрам, бухгалтер, начальник патентного бюро, Верещагин и еще несколько человек. Некоторое время все не дыша смотрели друг на друга.
Никто не исчезал.
— Неужели все? — робко спросил кто-то.
— Кончилось. Не успели.
— Он давно там сидит? — спросил Верещагин, сообразив, в чем дело.
— Часа четыре.
— Он же задохнулся. Курил, наверное, все время, — метался Верещагин, корчась от боли и хватаясь рукой за правую щеку. — Спасать надо. Резать автогеном!
Несколько человек бросились искать автогенщика. Кто-то звонил в «Скорую помощь».
— В тюрьму его надо за такие штучки, — сказал начальник патентного бюро.
— Сами же ведь просили.
— Кто мог знать? А вдруг и план остался невыполненным? Тогда что? Кто будет отвечать?
— А… Кому теперь отвечать…
Из пустоты, как всегда внезапно, материализовалась голова начальника макетной мастерской Пендрина и лихо подмигнула:
— Ну, как тут у вас? Кончилась заварушка?
— Пендрин! Голубчик! Живой! А ты не знаешь, где наши? — лопотал начальник патентного бюро.
— Не знаю, но догадываюсь.
— Где же?
— Да живы они, живы. Видел, как через подпространство неслись. Волков — в главк, а остальные кто куда.
— Сам-то ты как?
— Знал я, что что-нибудь здесь будет, вот и отсиживался в подпространстве. Ну, привет! Я еще немного посижу, на всякий случай, — и Иммануил Гавриилович исчез…
Не успели еще остыть рваные края оплавленной дыры на том месте, где раньше был люк, как Верещагин спрыгнул в камеру.
Самойлов лежал возле канцелярского стола, нелепо раскинув руки, в расстегнутой мокрой рубашке и уже не дышал. Во всяком случае, Верещагин не услышал его дыхания, как ни старался.
Стол был завален подписанными и утвержденными квартальными отчетами, папками готовых технических отчетов, протоколами испытаний. На полу стояли макетные и опытные образцы по всем темам.
План третьего квартала был выполнен. Поверх всех бумаг лежал приказ министерства о выплате работникам СКБ квартальной премии…
Врачи определили у Самойлова невероятное истощение нервной системы. Очнулся он лишь через неделю. В палате было светло и тихо. Откуда-то издалека доносилась медленная незнакомая музыка. Самойлов вздохнул и глубоко заснул.
Здоровье его быстро шло на поправку. Посетителей к нему еще не пускали, а в записках запрещалось писать о производственных делах.
Наконец настал день, когда к Самойлову впустили посетителей. Первой вошла Аграфена Ивановна, хозяйка общежития.
За ней Верещагин, два начальника лабораторий, ведущий инженер Вырубакин, техник Свидерский, Стрижев, Палицин, Гутарин и Любочка. Палата сразу наполнилась гулом и оживлением.
— Сашенька ты наш. Заморили тебя окаянные, — запричитала старуха.
— А я тоже лежал неделю в больнице, — с восторгом сообщил Верещагин. — Понимаешь, пролежень на щеке никак не заживал. Даже уколы делали.
— А у нас Гутарин-то ведь женится!
— А я… хм… первое место по штанге… хм… занял по городу.
Сантису было хорошо. Он с восторгом переводил взгляд с одного лица на другое и молчал.
— А ты гвоздь можешь вбить в стенку? Тут к тебе делегация ученых целую неделю прорывается, — сказала Любочка.
— Нет, не могу. Пробовал, ничего не получается, — ответил Сантис и весело добавил: — Секрет утерян! Ребята, а почему меня всегда просили забить гвоздь? Ведь я мог сделать что-нибудь и поинтереснее.
— Уж очень наглядно получалось, — ответил техник Свидерский, и все с ним согласились.
— И хорошо, что утерян, — подхватила Аграфена Ивановна. — Научишься молоточком, — Ей все время хотелось всплакнуть, но она не решалась.
— Ну, а как в СКБ дела? — спросил Сантис.
— Все нормально, — ответил Верещагин. — Волкова перевели в министерство сельского хозяйства. Он же по образованию-то был, оказывается, ветеринар. А главный инженер дворником работает. Не простым, конечно, а бригадиром. У нас на территории сейчас такая чистота!.. Ну и еще некоторых кое-куда порастаскали. Всего, кажется, человек около сорока. Всем место нашлось по душе. У нас много новых.
А Пендрин отсиделся. Так и числится начальником макетной мастерской. Боится только все время чего-то.
Начальники двух лабораторий после каждой фразы Верещагина согласно кивали головами и в один голос говорили: «Правильно… Тоже верно… Правильно…»
— А тебя, понимаешь, в ведущие инженеры не переводят. Просил я, да, говорят, испытательный срок у тебя еще не кончился.
Время свидания подошло к концу. Прощание было не менее шумным, чем встреча.
Самойлов всем кивал головой, поднять руку он был еще не в силах.
Через несколько часов после возвращения Сантиса с «Вызова» послали второе сообщение. Потом третье. Автомат-прокалыватель пространства принял их.
Спасательная экспедиция тронулась в путь.
Виктор Колупаев
Билет в детство
— Билет в детство, пожалуйста, — сказал я в окошечко кассы и через пять минут уже сидел в жестком вагончике допотопной конструкции, с нетерпением ожидая свистка паровоза.
В купе рядом со мной оказалась старушка с корзиной фруктов и конфет. Волнение, с которым она поминутно перебирала ее содержимое, могло рассмешить кого угодно, но только не в этом поезде.
Ее можно было понять. Ведь она ехала к маленькой девочке, в свое детство, наверняка давно и прочно забытое. Дети любят сладкое, только это она и помнила из всего, с чем ей предстояло встретиться.
Напротив сидели мужчина с поседевшими висками и старик. Я знал мужчину по портретам в журналах. Это был известный пианист. Перед каждым концертом он ездил в свое детство. Утверждали, что именно это делает его концерты неповторимыми. Вряд ли. Многие музыканты ездили в свое детство. Но что-то гениев среди них было маловато.
