Ольга Макарова - Галерея Миров
Как она здесь оказалась? Видимо Твердислав принес ее с бумажным хламом, кучи которого, вперемежку с камнями, досками и грязью были свалены у стен Храма после землетрясения и так забыты. Книга была в середине стопки старых газет, которые он использовал, чтобы растопить себе костерок (бумага так хорошо горит!) или свернуть пару самокруток с вонючим табаком, который храмовцы делали то ли из корней каких-то подземных растений, то ли еще из какой гадости… он был похож на довоенный табак, только самых скверных сортов…
Твердислав был дозорным, по определению здешнего командира, а простой народ звал его Звонарем, не помня да и не желая помнить его имени. Он был стар, а миром сейчас правили дети…
Все его дни были похожи один на другой, и он уже не различал дней… Твердислав сидел на удобном самодельном стуле, курил самокрутку и время от времени поглядывал с высоты колокольни в бинокль. Он был уже старый, битый жизнью солдат, нашедший себе последний приют в этом госпитале. Кто-то же должен оглядывать окрестности. Работа тихая, почти безопасная. Старику и хорошо: сиди себе, думай, покуривай, смотри в бинокль. Увидишь стайку «Ворюг» — звони во все колокола, а там молодые «крестоносцы» с ними и разберутся, а если совсем прижмет — есть же торгаши и местные, да и среди раненых найдется несколько дееспособных снайперов да с десяток солдат атаки. Этот госпиталь — крепость, а «Ворюги» — самоубийцы…
…Книга задела его за душу. Ее надо было вернуть. Это драгоценность, принадлежащая не ему…
Твердислав бросил недокуренную самокрутку, спрятал книгу за пазуху, поближе к сердцу и начал спускаться вниз, постепенно погружаясь в храмовскую духоту и шум. Разумом он понимал, как малы его шансы найти здесь и сейчас девушку по имени Рон: возможно, она за сотни километров отсюда, или же ее давно нет в живых… Но все равно шел, останавливал пробегавших мимо юнцов и спрашивал, где найти Рон. Удивительно, все куда-то спешили, все что-то знали, все к чему-то готовились. Людской поток теперь имел цель и направление. Стало сначала интересно, в чем тут дело, потом — тревожно, и Твердислав пошел туда, куда шло большинство, затерявшись в толпе молодых, юных и маленьких.
96
Два дня для раненого Светозара были сном. Разум, усыпленный наркотиками и лекарствами, покачивался на волнах сознания, в котором всплывали или вспыхивали призрачные образы. Галлюцинации мешались с реальностью: иногда он видел Селин, сидевшую рядом и державшую его за руку. Он что-то говорил ей, не понимая, что несет полный бред, и снова проваливался в сны.
Светозару было холодно, хотя от тела шел лихорадочный жар. Воспаленная рана заставляла организм самому готовить себе лекарство. И они боролись: живучая молодость против подступающей смерти.
Однажды сны сменились тьмой, а тьма — резким пробуждением. Все вокруг было таким четким, таким ясным, что пришлось привыкать к обычному миру заново.
Осмотревшись, Светозар обнаружил, что лежит в доме Селин. Она жила здесь со своей матерью, и это симпатичное обиталище двух женщин было на редкость теплым и уютным, не чета холостяцкой норе Светозара… Здесь была древняя деревянная мебель, самодельный камин, куча редкостных довоенных безделушек на стенах, гирлянды сушеных грибов и каких-то кореньев, свисающие с потолка. По полу стелился толстый ковер из крысиных шкурок, по которому тепло ходить даже босиком…
В доме не было ни души…
Светозар выполз из под тяжелого одеяла, осторожно, чтобы не потревожить рану; нашел у кровати аккуратную стопку одежды. Теплая «крестоносцевская» форма с красным крестом на куртке. Правда размер подходил не совсем — форма болталась на отощавшем Светозаре, как на вешалке.
Хотелось есть. Нашел кусок соленого мяса в тумбочке и недопитую бутылку воды рядом со своей кроватью. Заморил червячка. Потом, видя, что возвращаться домой никто не собирается, пошел прогуляться по окрестностям.
Шел по снегу медленно и осторожно. Честно говоря, его не совсем слушались ноги. Кажется, они малость разучились ходить за все время, что он лежал. Или просто слабость…
Храм было не узнать. Казалось, прошла вечность. В обычно беспорядочном движении народа теперь чувствовался смысл, а разговоры разношестных компаний, толпившихся кучками по Базару, явно были не простой болтовней. Какой-то неведомый ритм, какая-то пробудившаяся сила чувствовались вокруг…
Светозар пролез через толпу, собравшуюся почему-то у единственной уцелевшей стены какого-то древнего строения, которая раньше заслуживала не более внимания, чем и должна одинокая, а потому бесполезная стена. Сейчас она вся была оклеена шевелящимися на тихом ветру листами бумаги, с которых, намалеванные крупным шрифтом, беззвучно кричали лозунги: «Северяне идут на нас войной! До нее не больше трех дней! Защитим наши средние земли!», «ТЫ записался в крестоносцы?!», «Первый удар нанесут по нам! Мы должны стоять насмерть, пока не подойдет помощь!», «За нами нет ничего, поэтому ни шагу назад!», «Граждане средней земли, торговцы, сдавайте оружие для нашей армии!», «Воины кланов, объединяйтесь! Мы все равны перед лицом общего врага!», «Оружие всем, кто старше шести лет!», «ЗА РОДИНУ!!!»… Их было столько, что просто глаза разбегались. И не только на этой стене. На территории Храма нельзя было найти камня или столба, где бы не висела подобная бумага, а уж храмовские стены так и пестрели этими призывами — их просто писали углем поверх росписей и фресок…
Когда Влад говорил о некоем «постъядерном поэте», он имел в виду Рон. Он был неуверен в своем решении, до тех пор, пока не рассказал ей: девушка вспыхнула, подобно новенькому факелу, едва заслышав его слова. Послания кланам были готовы через два часа. Еще через час все они были отправлены. Но это даром не прошло, потому что по Храму поползли слухи: отправившиеся гонцы — тоже люди, и наверняка кто-то успел проболтаться. К вечеру добрая сотня храмовцев, в основном, «крестоносцы» и кое-кто из местных, заполонила здание школы и слушала речь, которую Рон изобретала прямо на ходу. Это было просто удивительно: откуда такой жар, такая жажда битвы; куда делать тихая грустная девушка, которая не хотела знать будущего?..
Хранитель… Влад, закрывал лицо руками и опускал голову, сидя на скамье среди входящего в раж народа. Какой иллюзией были последние дни! Хранитель в душе Рон может затаиться, но исчезнуть — нет. И он страшен, и его сила режет по живому. Владу было невыносимо плохо, и он стал единственным, кто не вскочил не взревел от ярости и восторга при последнем слове Рон… счастье, как ты недолговечно, жизнь все равно догонит и добьет…
