Кир Булычев - Старый год
– Хорошо, – сказал усталым голосом полковник.
Полковникам положено говорить усталым голосом – так давно повелось в отечественной детективной литературе.
– Вы потом расскажете мне, откуда вы знаете так много об этом человеке. Сейчас изложите, где и при каких обстоятельствах этот человек совершил убийство.
Я сообщил, где и при каких обстоятельствах совершено было убийство. Хотя уже рассказывал об этом.
Никто не спросил меня, какого черта я вертелся у места преступления. Возможно, полковник их уговорил не задавать мне лишних вопросов.
Тут он сам должен был спросить меня, знаком ли мне кто-нибудь еще из лиц, изображенных на фотографиях. Ведь он вместе со мной видел философа Аркашу. Но полковник этого не сделал. Философа он почему-то хотел отдать мне. По крайней мере, так я понял его молчание.
Люди в комнате стали задавать мне нетрудные вопросы, должные поставить под сомнение мое умение служить свидетелем. На вопросы я ответил блистательно и был отпущен на волю – в коридор.
Полковник вышел минут через десять, сел рядом со мной на деревянную жесткую скамейку и закурил.
– Поговорить с Аркашей хочешь? – спросил он меня.
Этой фразой он вернул меня в разряд знакомых. Полагаю, что если бы он испытывал ко мне неприязнь, то остался бы со мной на «вы».
– Как поговорить?
– Он здесь.
– А Барби?
– Барби в другом месте.
– В каком?
– Ты, гляжу, любопытный.
– Нет, любознательный.
– И есть разница?
– Есть. Где Барби?
– В морге.
– Господи! Кто его убил?
– Мы вышли на него, когда он гулял в одном ночном клубе. Отмечал свой отъезд на Кипр. В узком кругу. Там мы и сделали эти снимки. Но пока мы организовывали операцию по его захвату, нас опередили его недруги. И, как говорится, в завязавшейся стычке были жертвы с обеих сторон.
– Его убили...
– Не надо так расстраиваться. Может быть, тебе повезет с философом.
– А что с Аркашей?
– С ним ничего не случилось. Когда мы приехали, он еще сидел под столом. Мы его и привезли сюда. Вместе с другой мелкой сошкой. Мы его отпускаем.
– Почему?
– Господи, ну какое же древнее у нас правовое сознание! Нет того чтобы спросить, за что мы задерживаем философа, ты спрашиваешь, почему мы его отпускаем.
– Хорошо, я спрашиваю тогда, почему вы его задерживаете?
– Сейчас отпустим. Ничего у нас против философа нет. Мы его засекли в ночном клубе, где имеет право находиться любой. Мы его даже сфотографировали во время беседы с Барби, которого мы как раз хотели задержать по подозрению в очередном убийстве. Больше у нас на него ничего нет. Ни наркотиков, ни оружия, ни даже сопротивления при аресте. Святой человек. Так что я подумал – с ним захотят поговорить ребята Калерии Петровны.
– Правильно.
– Теперь слушай, Юрий. Философ, разумеется, не знает, что мы его сейчас отпустим. Если ты скажешь, что ты простой отечественный ученый, он с тобой вообще разговаривать не станет. Так что у тебя два козыря. Первый козырь: он не должен догадываться, что он уже фактически свободен. Второй козырь заключается в том, что он должен заподозрить в тебе важного следователя, который наконец-то до него дорвался. Но если ты, Юрий, хоть раз скажешь открыто, что ты следователь или работник милиции, то совершишь большое должностное преступление.
– И на какой же должности я совершу это преступление? В качестве младшего научного сотрудника Института экспертизы?
– Ты всегда остаешься гражданином, – туманно ответил полковник.
Стряхнув пепел с сигареты в стоявший на полу горшок с пыльным тропическим растением, он добавил:
– В общем, не подведи меня. И если он сознается в делах по моей части, не забудь сообщить.
– Не забуду, – обещал я.
Он поднялся.
– Я тебя сам провожу. Как ты понимаешь...
Я хотел за него закончить фразу словами: «...я уже совершаю должностное преступление», но не стал – он мог понять меня всерьез и послать домой.
Я ждал философа в маленькой комнатке с одним голым столом, двумя стульями и железным шкафом в углу. Я сидел за столом, представляя себе, что я следователь и даже полковник.
Аркадия ввел милиционер и молча вышел, прикрыв за собой дверь.
– Ну вот! – сказал Аркадий, опередив мое сдержанное приветствие работника милиции. – Так я и думал! Я еще в театре заметил – что-то у этого мужичка глаза бегают. Не иначе как мент.
– Садитесь, – сказал я. – И, если нетрудно, отодвиньте занавес с лица, чтобы я мог видеть, бегают ли у вас глаза.
– Никогда не откажусь от своего преимущества, – возразил Аркаша.
Мне показалось, что его копна, терновый куст, шерсть кавказской овчарки стала еще гуще и длиннее, чем месяц назад.
– В Полинезии вам цены не будет, – сказал я.
– Конкретно – на каком острове? И когда вы меня туда пошлете?
Я промолчал и стал внимательно разглядывать его. Через полминуты он агрессивно спросил:
– Чего вы во мне не видали?
– Вы знали, конечно, что ваш друг Барби – бандит и убийца? – спросил я.
– Какой Барби? Не знаю никакого Барби! – Ответ последовал так быстро и яростно, что было ясно – Аркадий врет, но был готов к вопросу и потому решил отпираться. Это была правильная политика – если у следователя нет улик.
– А фамилия Пронькин вам что-нибудь говорит?
– То же, что и Маркс. Это двуногое вульгарис! – ответил философ.
– А почему вы из театра сразу после нашего визита смылись?
– Мне надоело сторожить то, что не подлежит сбережению. Я решил отдохнуть и подготовиться к поступлению в университет. Может быть, вы слышали, что я увлекаюсь философией?
– Мы с вами уже встречались, – сказал я. – Поэтому можете не вешать мне лапшу на уши. О ваших делах с Барби милиции уже известно. Отпускать вас не намерены, и я постараюсь сделать так, чтобы вы опоздали к следующим вступительным экзаменам. Поверьте, это в моих силах. Вами и вашими друзьями очень недовольны в высоких кругах.
– Барбоса убили? – спросил философ. – Я видел, как он упал, все засуетились, свет погас. А потом ваши сотрудники начали всех нас хватать.
– Барби вам уже не поможет. Так же, как и Веня Малкин.
– Никогда с ним не общался, – признался философ, сверкая глазками сквозь волосяную завесу. Сверкал он так, что я решил – врет он про Малкина. Потому решил спросить:
– Значит, мы запишем, что Вениамин Малкин никогда не приходил по ночам в театр и вы никогда его не пропускали.
– Даже если и приходил, смотрел мимо меня, словно я мебель. А у меня ранимая душа, гражданин начальник.
– Хорошо, – обрадовался я косвенному признанию философа. – Значит, с вами он не разговаривал, а командовал вами непосредственно Барби.
