Герберт Циргибель - Иной мир
— Этот день настанет, — сказал Чи. — В любом случае, высшая цивилизация и культурный уровень возможны только в том случае, если будет установлено господство человека над человеком. До этой цели недалеко.
— Ну, да, это мы знаем, — сказал Гиула. — Что ты понимаешь под высшими цивилизациями?
— Наша современная земная цивилизация всего лишь примитивное начало, — объяснил Чи. — Можно рассчитать, когда иссякнуть запасы энергии на Земле. До этого момента должны быть созданы предпосылки для освоения новых источников энергии. Первый из этих источников — наше Солнце. Теоретически возможно использовать его энергию. Это означало бы более высокую ступень цивилизации.
— С твоим тезисом о примитивном начале нашей цивилизации я с тобой охотно соглашусь, — сказал я, — иначе не было бы возможно, что мы несемся беспомощные по Вселенной.
— А дальше? — поинтересовался Гиула.
— Если человек хочет подчинить себе солнечную энергию, в далеком будущем он будет с пользой использовать весь Млечный путь. Это нельзя исключать, потому во Вселенной уже есть существа, которые достигли такого состояния.
— Но почему это должно произойти? — спросил Гиула.
— Возможно потому, что это закон сохранения видов в высшем понимании. Человечеству не останется иного выбора. Или оно будет исследовать и стремиться дальше, или оно погибнет.
Соня сказала: «Ты видишь далекое будущее, Чи, но люди еще не справились мл своим настоящим. Они ведут войны, чтобы захватить клочок земли…»
— И за власть, — добавил я. — Еще есть страны с высокоразвитой техникой, в которых все производится ни сколько для того, чтобы удовлетворить потребности людей, сколько чтобы извлечь прибыль и еще больше — власти.
— Это правда, этот анархический способ производства является препятствием, — ответил Чи. — Но люди выберутся и из этого загона — развитие доказывает это, и техника внесет свой вклад в то, что на Земле победит разум. Кто знает, возможно эти противоречия тем временем уже устранены.
— Ты был и остаешься мечтателем, Чи, — сказал Гиула.
— Все люди мечтают — у меня нет повода для того, чтобы быть пессимистичным. Жизнь не остается на месте, иначе она была бы бессмысленной.
Гиула громко рассмеялся.
— Чи, когда я слышу как ты говоришь, мне хочется плакать. Был ли еще совсем недавно смысл в твоей Суперновой? Где же разум в этой странной природе, покажи мне его! Почему звезды таращатся на нас час за часом? Что такое гравитация? Только не приводи мне свои физические законы. Например, были также произведены расчеты, что Солнце однажды расширится и займет все пространство известной нам на данный момент Солнечной системы. Я не верю в твои суперцивилизации, это не больше, чем мания величия. Жизнь это сон, ничего более — и даже не особо прекраснее. Возникновение и протекание, этому закону подчинено человечество.
— Возможно, — сказал Чи, — возможно и нет. Но даже если жизнь всего лишь сон — почему мы должны его отбрасывать? Разве не есть смысл в том, чтобы хорошенько и красиво обустроить Землю и наслаждаться этим сном до самого конца?
— О какой Земле ты говоришь, Чи? — спросил я. — Здесь наша Земля, «Чарльз Дарвин», названная по имени натуралиста, который причислил историю сотворения мира в первой книге Моисея к сказочной литературе. Только здесь больше не возникают виды, и здесь нет естественного отбора.
— И все же мы живем, — ответил Чи.
— Ты называешь это жизнью?
Паганини заполз в кабину. Я показал на него.
— Посмотри на него, Чи, подобие Бога, наше отражение. Он определяет наш путь.
— И путь Земли, если разуму не суждено победить, — бросил Гиула.
Лицо Паганини было ужасно бледным. Его взъерошенная борода придавала ему запущенный вид. Он затряс головой и начал петь: «Я птица с зелеными перьями, и я полечу от звезды к звезде…»
— Прекрати, Дали, — сказала Соня. — Давай, сядь рядом со мной.
Он послушался.
— Порой я не знаю, человек ли я, — задумчиво сказал Гиула. — Мы разговариваем, мы можем общаться — а что мы еще можем? Человеку нужно ходить в театр, он должен менять одежду и чувствовать, когда дует ветер и когда идет дождь. Дождь — знаете ли вы еще, что это такое? Дождь…
— Прекрати, Гиула! — отчаянно закричала Соня, — я прошу тебя, прекрати!
Паганини потихоньку напевал.
— Я буду летать и найду его. И тогда я спрошу его…
— Кого ты найдешь и спросишь? — спросил Чи.
— Его, — торжественно ответил он, — его, который в ответе за все. Я все скажу ему.
— У меня скоро иссякнет терпение, — пробормотал Гиула. — Притворись же хотя бы раз обезьяной, Паганини, я хочу видеть своих далеких предков…
— Теперь хватит! — крикнул Чи.
Вспомнив про пощечины, Гиула замолк. Соня взяла больного за руку и вывела его наружу.
— Извините, — сказал Гиула, — я больше не могу.
Я положил свою руку ему на плечо и обратился к нему. Он успокоился, а я подумал: Хоть бы меня кто-нибудь когда-нибудь успокоил. Но я был самым страшим, и мои седые волосы тем более обязывали меня играть роль «отца». При этом я сам себе казался жалким, у меня на душе кошки скребли…
— Порой я просыпаюсь из-за путанных снов, — тихо сказал Гиула. — Они навязывают мне сумасшедшие картины с Земли. Вчера я мечтал о лесе. Я шагал по листве — была осень. Листья шуршали, и повсюду от неожиданности вскакивали зайцы и косули. Вдруг я увидел охотника. Он встал наизготовку со своим оружием и целился в меня. Я крикнул: Я не заяц, не стреляйте, я Гиула с „Дарвина“! Но он выстрелил. Я упал и умер. И так я проснулся — сон оказался явью, потому я же мертв, по-настоящему мертв, внесен в реестр. Ах, Чи! Мне еще нет двадцати четырех, но я отдал бы свою жизнь за один час на Земле. Всего шестьдесят минут иметь возможность еще раз увидеть и услышать все — затем мог бы прийти охотник.
— Мы вернемся на Землю, — сказал Чи.
Как часто мы уже произносили эту фразу.
Соня вернулась. Она сделала озабоченное лицо.
— Дали болен.
— Это не ново, — сказал я.
— Это уже что-то другое, Роджер. Я обследовала его несколько дней назад. Не исключено, что он болен лейкемией. Вы заметили его бледноту?
— И ты ничего не можешь предпринять против этого? — поинтересовался Чи.
— Нет.
— Я хочу знать, какие болезни могут к нам прилипнуть, — сказал Гиула.
— Мы не можем подхватить здесь только насморк. Нет погоды, нет насморка.
Наша беседа до этого журчала словно ручей; распространялась всеобщая усталость. Когда я бросил взгляд на термометр, я испугался. Он показывал тридцать семь градусов Цельсия. Пластины на внешней поверхности космического корабля были открыты. Они больше не отражали солнечный свет, вследствие этого температура бесперестанно поднималась. Я сказал об этом другим. Гиула ринулся наружу, чтобы закрыть пластины.
