Роберт Уилсон - Ось
Три женщины поочередно склонялись над Айзеком. Он лежал на бетонном полу и шумно дышал. «Он сейчас как оселок, которым нас всех проверяют на подлинность», — подумала Диана. Ему тоже удалось сделать несколько крошечных глотков из бутылки, но у него опять начиналась лихорадка. От высокой температуры его тело буквально исходило жаром. С того самого времени как посыпался пе пел, он молчал. Или был не в силах говорить.
«Мы тут — как три ведьмы из „Макбета“, — подумала Диана. — А он — наш кипящий котел, в который мы заглядываем».
— Айзек, — повторяла миссис Рэбка. — Айзек, ты меня слышишь?
Айзек откликнулся легкой дрожью, которую можно было понять как «да».
Диана прекрасно понимала, что сейчас им всем может прийти конец. Ее, конечно, страшила предстоящая боль, как и угнетала здешняя обстановка. Но она была Четвертой. Все они здесь были Четвертыми, даже Айзек в какой то мере. Все примерно одинаково относились к смерти. В конце концов, она прожила очень долго. Она помнила еще мир до Спина, Землю, которой потом не стало, но которую сохранила ее детская память в ту последнюю ночь: дом, поляна, звездное небо. Тогда она верила в Бога. Бога, который, любя мир, наделяет его смыслом.
Бог исчез. Даже такой, наверное, какого представлял себе безумный доктор Двали, когда задумал сотворить Айзека. Для нее все это уже в прошлом, эта болезненная вера в искупление. Она жила с этим… жила этим. В этом отношении она мало чем отличалась от своего брата Джейсона. А мания Джейсона немногим отличалась от мании Двали. С той только разницей, что он пожертвовал собой, а не чужим ребенком.
Айзек начал дышать спокойнее, и тело его слегка расслабилось. Диана гадала, как на него подействовало последнее выпадение пепла. Разумеется, речь могла идти о связи между мальчиком и всей этой «машинерией» — тем полуживым, что находится в пепле, возрождается, прорастает из него. Но что это такое? Какова его цель? Зачем это нужно?..
Голова у нее все еще слегка кружилась. Кажется, она умудрилась проговорить все это вслух.
— Ни за чем, — ответила Сьюлин Муа. Голос ее превратился в какое-то карканье. — В этом нет смысла, это ничего не значит! Доктор Двали не желает этого признавать, но все это ерунда. Гипотетики — сеть самовоспроизводящихся машин. В этом мы все более или менее уверены. Но это не разум, Диана. Они не могут говорить с Айзеком. По крайней мере не на «ты», как мы с тобой.
— Ну вы загнули, — сказала из другого угла невидимая миссис Рэбка. — Вы ошибаетесь. Вы слышали голос ребенка, которого давно нет на свете. Это вы называете — «не могут говорить»?..
Марсианка промолчала. «Ну и странная беседа в темноте, подумала Диана, — и сколько же в нас „четвертости“!» Если б она сама не была Четвертой, что бы она сейчас ощущала? Наверное, только всеобъемлющий страх. Страх и клаустрофобию — от размеренного стука пепла о крышу (хотя все давно понимали, что никакой это не пепел), от чего вполне могли вскоре обрушиться балки и перекрытия магазина.
— Он говорит, что он помнит Эша, — сказала Сьюлин. — Но память — свойство машин также. Возьмите любой мобильник — у него больше памяти, чем у многих млекопитающих. Я полагаю, что первые машины гипотетиков были посланы во Вселенную с целью сбора информации. Они, наверное, и до сих пор это делают все более и более изощренными способами. Машины убили Эша, и им стали доступны его воспоминания. Он превратился в информацию, а Айзек — в приемник.
— То есть Айзек превратится в информацию?! — переспросила миссис Рэбка.
Голос ее вдруг сделался таким тихим, что Диане подумалось: «Вот наконец раскрылось ее сердце». Миссис Рэбка уже знала, что ее сын умрет, что другого исхода после соприкосновения с гипотетиками просто не может быть, но часть ее ума все еще сопротивлялась этой правде.
— А может, он помнит и Лоутона? — сказала Сьюлин, — вы ведь об этом, Диана, хотели спросить?
Чертова ведьма с Марса с ее проницательностью! Не даром ее даже собственная планета своей не признала. Свой народ, свои Четвертые. Но хуже было, что она и правда, попала в точку. Это действительно был тот вопрос, который Диана никак не решалась задать.
— Может, лучше не надо? — испугалась Диана.
— Здесь нет доктора Двали, он нам не помешает. Он хотел оставить откровения Айзека для себя одного. Но сейчас его здесь нет.
— Ну и что с того? — спросила Диана, почти в панике.
— Айзек! — позвала Сьюлин.
— Прекратите! — выкрикнула миссис Рэбка.
— Айзек, ты меня слышишь?
Миссис Рэбка опять крикнула: «Хватит!», но тут едва слышно отозвался Айзек: «Да».
— Айзек, — спросила Сьюлин. — Ты помнишь Джейсона Лоутона?
Хоть бы он сказал «нет», взмолилась Диана.
— Да, — ответил Айзек.
— Что бы он сказал, если бы он был сейчас здесь?
Айзек прочистил горло. Голос его звучал как-то сыро и сдавленно:
— Он бы сказал: «Привет, Диана». Он бы сказал…
— Не надо, пожалуйста! — воскликнула Диана. — До вольно…
— Он сказал бы: «Диана, берегись. Это сейчас произойдет. Последнее…»
Что произойдет, они не успели даже переспросить. Оно уже началось.
Удары исходили из самой глубины земли, из меловых толщ. Здание содрогалось, полы ходили ходуном, ни о чем думать было уже невозможно, и этому не предвиделось конца.
ГЛАВА 27
Один Айзек видел, что происходит.
Он много чего видел, но мало что мог объяснить даже самым близким людям — миссис Рэбка и Сьюлин Муа.
Например, он видел себя. И яснее, чем когда-либо, несмотря на то что в разгромленной подсобке магазина царила темень. Не собственное тело, конечно, а присутствие гипотетиков в себе, выглядевшее чем-то вроде серебряной пряжи. Она слилась с его нервной системой, пустив в теле тонкие корневища своих волокон, которые сплетались и превращались в мерцающий столб, — это был его собственный позвоночник. Если б кто-то увидел его таким, каким он видел себя сам, этот кто-то, наверное, ужаснулся бы. Да и сугубо человеческая часть Айзека этому ужасалась. Но ее голос постепенно слабел и угасал, а другой, противоположный, наоборот, внушал ему: «Ты прекрасен, как электрический ток, как салют».
Трех женщин вокруг себя — миссис Рэбка, Сьюлин и Диану — он видел тоже перед собой, но их свечение было намного слабее. Айзек догадывался: это из-за курса Четвертых, благодаря которому в них просочилось немножко — совсем немножко — той жизни, что была в гипотетиках. Они выглядели расплывчато, как фонари в тумане, тогда как он себе казался сияющим прожектором.
Еще он видел, как падает пепел за окном. Для него это был звездный танец, где каждая звездочка сияет своим светом и теряется в общем сиянии. Но, какими бы яркими они ни были, он видел и то, что за ними, — особенно на западе.
