Виталий Храмов - Сегодня – позавчера
Тарас заметался на месте, видно, не зная, что именно делать в первую очередь.
— Стой! — остановил я его, — Не мечись, соберись с мыслями, обдумай всё хорошенько, потом беги. До темна не высовывайся из укрытий. Лучше скажи, что успел сделать в лесопилке?
— У-у! — глаза Тараса блеснули, — полноценный ротный склад! На неделю провианта и боезапаса.
— Херово. Пропадёт половина. Отходить будем пешим порядком лесами. Как потащим?
Тарас пожал плечами.
— Ладно, не твоя забота. Степанову помоги. Школеров погиб, ты теперь зампотыл. Принимай хозяйство.
Тарас плюхнулся на лавку, стянул с головы каску и пилотку, весь как-то пригорюнился.
— Отставить траур! Твоя задача — сохранить тылы батальона и всех раненных бойцов и командиров. Будут тылы — будет батальон, потеряешь имущество — расформируют.
— А люди?
— Людей пришлют. Полбатальона живы — подлечатся — в строй встанут. Тыл — скелет батальона, будут кости — мясо нарастёт. Нас из окружения дождись. Только сохрани всё, что мы с таким трудом создали. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?
— Да, Витя, я тебя понял. А вы?
— Мы ещё пободаемся тут. Налегке будет проще оторваться и уйти. Ты, давай, помозгуй тут, но не волынь долго. До утра должны отойти так далеко, чтобы танки вас не догнали. Если погода будет ясная — схоронитесь где-нибудь, с темнотой продолжите путь. Для самолетов фашистов ваша колонна — мишень. Ладно, удачи!
— И вам, старшина! — раздалось многоголосо с разных концов Тарасовой ямы. Во, как! Тут оказалось полно народа. Хотя не стемнело ещё, но в овраге «Тарасовой ямы» я их уже и не видел.
Побежал, всё также, пригнувшись, проведать Степанова, проговорили с ним с полчаса. Мельника винтовку отдал Степанову, обещал передать.
Обстрел ослаб. К длинному южному оврагу, где закрепилась моя рота, уже не перебегал, а шёл. Вместе с Шилом, его ребятами и группой сапёров, загрузившись, как мулы, минами и ящиками с Ф-1. Эти сапёры умели ставить растяжки — я им этот нехитрый партизанский приём из будущего показал ещё в процессе формирования батальона, чем заслужил репутацию минёра-виртуоза, хотя не смог бы обезвредить ни одной мины. За ночь команда Шила должна была зачистить овраг, а сапёры — заминировать. Пока же они расположились в наших окопах — роту я отводил, оставив Шилу лишь один станковый пулемёт с усиленным до трёх человек расчётом.
Пока рассеянной группой — чтобы все не погибли разом от шального снаряда — шли на новый рубеж, я инструктировал расстроенного Кадета.
— Ну, почему я? — ныл он.
— Отставить, сержант Перунов!
— Это не честно! Что думаете, я не вижу, что вы меня просто отсылаете?
— Да, сержант, отсылаем. Потому что хотим, чтобы ты, сержант, стал генералом. Генералом, понял? И ты можешь им стать!
— И ты можешь! И комбат!
— Нет, Миша. Ничего ты не понял. Я уже умер, Ё-комбат — тоже. Он ещё на границе погиб душой, вместе со своим погранотрядом. Его существование приносит ему только боль. Каждую ночь — боль. Ты потом это поймёшь. Сейчас постарайся понять вот что, на будущее. Твоё, офицерское будущее.
— Сейчас нет офицеров.
— Это и плохо, что ты судишь о вещах по обёртке. Всяк, посвятивший себя защите Родины и ведущий в бой людей — офицер, как его не называй. Ты-то должен это понять, ты же потомственный военный. Но, дело не в этом. Постарайся понять, а потом суди. А понять надо следующее: завтрашний бой не имеет смысла, не рационален. Задачу свою мы выполнили, большего от нас никто не может потребовать. Завтрашний бой — самоубийство рот батальона.
— Вообще не понял.
— И я об этом. Я тебе постараюсь объяснить, ты постарайся понять. Если не поймёшь — хорошим командиром не станешь. Так вот, с точки зрения военного искусства дальнейшее наше пребывание здесь — профанация на грани преступления. Нас осталось на полноценную роту, учитывая видимость звёзд и, значит, завтрашнее появление авиации у противника, про пушки можно забыть. А утром на нас выйдет танковая дивизия. Час — полтора боя — и всё! Исходя из этого, комбат сейчас же должен отвести свою часть в тыл на переформирование, спасти батальон, тем более, что приказ такой он получил. Но… Позади нас, восточнее, только та самая истощенная дивизия. На марше. Больше никого. Отойти — значит открыть дорогу танкам на восток, на Москву, Липецк, Тулу — куда они там нацелились? Так, что, Миша, тылы уходят, ты готовишь место для отхода в лес, а мы ещё будем держать немца. Сколько Бог даст, столько и будем держать. Зубами.
— Я это понимаю! И я тоже хочу остаться!
— Не это ты должен понять! Пойми главное. А главное — не бой, а то, что будет после боя. Мы будем зубами держаться, а как зубов не станет — отойдём в лес. А там ты должен подготовить всё не для боя, а для спасения тех, кто выживет. Ты должен сделать отсечные позиции, завалы, ловушки с помощью сапёров. До лесопилки должны дойти только наши, а немцы должны остаться. Тебя я назначаю командиром лагеря и отряда. Если не придёт ни комбат, ни я, то ты должен оторваться от врага, лесами вывести людей на соединение с нашими частями. Понял? Жизнь всегда важнее самой геройской смерти. Ты должен спасти всех, кто выживет. На дороги не суйся, веди отряд лесами. Вспоминай, как я учил маскировке. Вас будут искать, преследовать. Маскировка — главное. Ты помнишь, чему я учил?
— Помню, — буркнул Миша.
— Вот и хорошо. Ну, тогда забирай эту канцелярию, топай к Тарасу, он тоже тебя проинструктирует — он же организовывал там «базу подскока», и дуй туда, осмотрись. Позже я буду присылать людей. Командуй, сержант Перунов! Надеюсь, ещё увидимся!
Мы обнялись, потом я подтолкнул его в сторону Тарасовой ямы, сам подозвал взводного, обрисовал ему диспозицию и наметил линию обороны, поставив задачу по её подготовке:
— Все окопы, дзоты, огневые на нашем участке надо соединить ходами сообщения, всё со всей тщательностью замаскировать. Я проверю! А завтра ещё «проверяющие» прилетят и с пикирования накажут нерадивых. В окопах и огневых сделать запасы патронов, гранат, воды. Огонь предполагается такой плотности, что поднос боеприпасов будет невозможен, всем запастись заранее. Школеров, молодец, царствие ему небесное, успел нас затарить под завяску. Задача ясна?
— Так точно! Придётся опять всю ночь бегать и копать, копать и копать. Сна не будет.
— Покой нам только сниться. Ребята, к этому дню мы шли всю жизнь! Родина нас кормила, обувала, одевала, воспитала такими, какие мы есть. Неужели в самый ответственный момент, момент истины, мы не найдём в себе силы ещё чуть-чуть пересилить себя, чтобы подготовиться как следует и защитить Родину, родителей своих, родных своих получше? Что бы убить нелюдей этих побольше? Не пропустить? Не сумеем перебороть себя, не найдём силы — грош нам цена! И матери наши будут не гордиться нами, а разочаруются в нас. Хотите ли вы, чтобы враг проехал по вашей родной улице на танке или мотоцикле? Нет? Тогда убейте его тут, чтоб дальше не прошёл! А чтобы убить немца, надо подпустить его на расстояние уверенного поражения и остаться в живых до этого. Поэтому — копаем и бегаем, потом копаем, копаем, копаем! И всё маскируем, прячемся. Вы должны видеть врага — он вас нет, вы должны попадать в него — он не должен понять — откуда в него выстрелили. Сюрприз надо фашистам заготовить, чтобы удивились. До смерти удивились! Так я думаю. Но, сначала — ужин! Айда жрать, мужики! Впрок надо натрескаться и на завтра запастись — тылы мы на восток отправляем, чтобы не мешались под ногами.
