Далия Трускиновская - Деревянная грамота
- Чего-то они с Трещалой не поделили, - ответил Семейка. - Сам же говорил - наследство чье-то, что ли. И Сопля вздумал, будто тебя Томила для чего-то в "Ленивку" подослал. Завтра с утра к Трещале с Томилой и беги! А мы твою работу выполним.
Так Данила и сделал.
Это было воскресенье - последний день перед Масленицей. Очевидно, Трещала считал учебные бои тяжким трудом - бойцов не гонял, они слонялись по двору, иные схватывались биться, иные отдыхали, некоторые вообще отсутствовали. Данила велел вызвать скомороха. Целовальник Гордей, признав парня, повел его в дом.
- Бог в помощь! - сказал Данила и перекрестился на образа.
- Заходи, раздевайся! - предложил Томила. - Заодно и поможешь.
На полу у печи стояли два немалых глиняных горшка. Томила, сидя на лавке, прикладывал к ним поочередно кусок тонкой черной кожи. Похоже было, что он собрался обвязывать их по горлу, как это делают с маленькими горшочками, наполнив их горячим вареньем. Тут же, на краю лавки, лежали мокрые веревки.
- Давай-ка пособи, - сказал Томила, беря горшок на колени. Придерживай кожу-то, а я обхвачу.
Он взял кожу, которая, оказывается, уже была вырезана кругом, чуть больше двух пяденей в поперечнике, наложил на горловину, чуть присобрал и показал Даниле, как обхватить горшечное устье ладонями. Потом накинул петлю из мокрой веревки и затянул. Быстро и ловко вывязав узел, он вернул горшок к печке.
- Половина дела сделана! - воскликнул он и взял второй кусок кожи.
Когда управились с другим горшком, Данила спросил, для чего такое сооружение может понадобится.
- Да это же накры! - удивился скоморох. - Большие накры, в какие палками бьют! Погоди, веревка высохнет, туже натянется, тогда я их доделаю!
Он показал на две деревянные подставки, неприметно стоявшие в углу. Каждая была о четырех чурбачковых ножках и с круглым вырезом посередке, чтобы надежно установить горшок.
- Без накр скомороху на Масленицу нельзя, - продолжал Томила. - Вот видишь, веревочки свисают? Так я ими накры к подставкам привяжу, так оно надежнее будет. А потом и между собой горшки свяжу, чтобы их при нужде через конскую шею перекинуть можно было. Раньше-то с накрами в битву хаживали! Так на лошадях и везли!
Тут Данила вспомнил - летом, когда ходили с Семейкой к купцу Белянину посмотреть скоморошье представление, в переполохе как раз накры и были позабыты. Видать, так они тогда и пропали, если Томила новые мастерит.
- А для кулачного-то боя они зачем? - спросил он.
- Людей созвать, сигнал к началу дать, чтобы к боевой черте идти. Под них стенке хорошо наступать - бьют-то сперва все разом. И коли бой не заладился - накрачей бить в накры перестанет, бойцы разойдутся.
- И что - неужто услышат, поймут и разойдутся?
- Так заведено. Когда одна стенка другую за потылье выгонит, тоже накрачею знак дают - он умолкает.
- А сегодня учиться будут?
- Воскресенье же! Сегодня все отъедаются, кому надобно - лечится. Я вот буду Лучку обучать. Нарочно для него накры перетянул.
Скоморох пошлепал ладонями по черной коже - накры зарокотали.
- И что же - ты все время с бойцами на льду будешь? - Данила, видя, что сейчас - не до него, все же норовил хоть малость вызнать. - Ты же сам-то драться не станешь?
- Коли Трещала с кем выйдет в охотницком бою силами померяться - то, может, и я за него в стенке встану. Трещала-то посильнее меня будет, если сыщется какой дуралей - так я с ним схвачусь, а с достойным поединщиком он. У нас тут, Данила, свои расчеты!
В сенях раздались шаги, вошел Лучка в полушубке с длинными, едва ль не по колено, рукавами и сложенной вдвое рогожей под мышкой. В рогоже была какая-то доска вершка в полтора толщиной.
- Вот, сладил! Веревки высохнут - начнешь привыкать. Что это у тебя гусли?
- Молодцы просили потешить - я и принес, - Лучка скинул полушубок, достал из рогожки большие старые гусли, сел, положил их на колени, ущипнул разом две струны, поморщился и стал крутить колок. Тут же в сенях опять затопали, дверь приоткрылась и на несообразной с человеческим ростом высоте появилась бородатая башка.
- Ну, скоро ли?
- Да погоди ты! - прикрикнул Томила, но, видать, слишком велика была страсть бойцов к потехам: еще одна голова образовалась под первой, еще кто-то загрохотал сапогами вверх по лестнице: и стало ясно, что сейчас набьется полная комната народу.
- Как по морю, как по морю, морю синему, - негромко, пробуя голос, пропел Лучка.
- Да что ты про море-то? Ты срамную спеть обещал! - возмутился заглянувший первым боец.
Томила взял у Лучки гусли и сам подкрутил колки.
- Бес с вами, заходите, я вам сам спою! - позвал он стеночников. - Но потом чтоб по домам! Нечего тут околачиваться! Не то опять, как в прошлом году, сцепитесь - и некому будет на лед выходить!
И сам пропел, сообразуя звучание голоса со звоном струн: "Как по морю, как по морю..."
- Да на кой нам твое море-то?! . - возмутилась стенка. Она едва ли не вся оказалась в комнате, и Данила отступал, пока не оказался в самом углу под образами.
- Могу и срамную! Мы, веселые, на это горазды! - Томила провел пальцами по гусельным струнам, они тихо отозвались. - Ну, не любо - не слушай, а врать не мешай!
И рванул струнки, и пустил звон, другой, третий, да так уверенно, что мужики притихли.
И запел-заговорил, с подмигиваньем, с ухмылочкой, с весельем в голосе:
- А стать почитать, стать сказывать! А и городы все, пригородья все, малую деревню - и ту помянуть! А во Нижнем во славном Нове-городе, там в бубны звонят, в горшки благовестят, да помелами кадят, мотовилами крестят, стих по стиху на дровнях волокут!
- Срамное где?! - возмутился кто-то молодым баском.
- А во городе Руде нашла девушка муде! ..
- Ого!!! - слушатели перебили скомороха дружным и счастливым хохотом.
Томила, не смущаясь, поиграл со струнами, пока хохот не притих, и продолжал безмятежно:
- Нашла девушка муде, притачала их к...
Тут он поднял глаза на слушателей, как бы спрашивая - ну так куда же? И они ответили стремительно, дружно да складно, что вызвало новый хохот.
Скоморох пропел то, что получилось, и завершил потешку:
- Оглянулася назад - хорошо ли висят?!
- Еще! Еще давай!
- А любил я кобылу, коневу жену, она лучше, кобыла, поповой жены! Она денег не просит, в глаза не глядит, ах, в глаза не глядит, целовать не велит!
- Ох! .. - молодцам уже и смеяться было нечем, но Третьяк только входил во вкус, и прибаутки одна за другую цеплялись, знал же он их превеликое множество.
- А любил я поповну под лестницею, а за то меня кормила яичницею! А любил самое попадью под мостом, а за то меня кормила хво-рос-том!
Он пустил громкий струнный перебор - и замер с поднятой над гуслями рукой:
