Сергей Малицкий - Легко (сборник)
Он остановился на выходе, обернулся:
— Или у вас чертовски развита интуиция, или оборваны некоторые нервные окончания. Чего вы добиваетесь? Раскрыть предполагаемую тайну? Вы способны представлять последствия своих поступков? Наконец, неужели на этой планете полностью исключается тайна личной жизни?
— А на какой планете эта тайна не исключается? — спросил я.
— Не ловите меня на слове, — сказал Алексей. — Я же сказал, что ваши теории неверны. Иначе бы вы уже давно находились в иных мирах. Хорошо. Я открою свой секрет. Но дадите ли вы мне слово, что не употребите свое знание против меня, пока я жив? Кроме того, одним из условий, возможно, будет некоторая помощь мне с вашей стороны.
— Хотите сделать из меня сообщника? — спросил я.
— Нет, — серьезно ответил он. — Просто нужен посторонний человек для контроля ситуации со стороны. Более того, обещаю, что уголовное преследование за недонесение о готовящемся либо совершенном преступлении вам не грозит. Даю слово.
— Надеюсь, что ему можно верить, — согласился я. — Так открывайте свой секрет.
— Не сегодня, — сказал Алексей. — Через несколько дней. Пока прощайте.
Дверь хлопнула. Я вернулся в комнату и, глотнув остывшего чая, прошел на кухню и вылил его в раковину. Чай отдавал хлоркой. Пить его было невозможно. В коридоре снова тренькнул звонок. Ну, кто там еще? За дверью оказалась Евдокия Ивановна.
— Ну, что там такое? — прошипела она. — Он вам все рассказал?
— Все очень плохо, Евдокия Ивановна, — ответил я. — Этот бизнесмен застукал сына во время прелюбодеяния с мачехой, и теперь речь идет о разводе.
— Ой! — изумилась Евдокия Ивановна. — И кто с кем разводится?
— Вот в этом-то и проблема. Они никак не могут определиться!
16Я еду к Пашке. Мой синяк побледнел, точнее, стал одеваться радужным ореолом, и эта интерференция подсказала, что я не безнадежен. Я еще разок злоупотребил Веркиной косметикой и теперь выгляжу почти пристойно. На мне легкие ботинки, светлые просторные брюки, футболка и ветровка. Дилетанту эта одежда ничего не скажет, но искушенный поклонник продукции зарубежной легкой промышленности поймет, что перед ним человек, на голое тело которого наклеено никак не меньше пятисот зеленых бумажек. Как сказал мне продавец, упаковывая этот шикарный наборчик: «Одевайтесь только у Хьюго, и вам не откажет никакая подруга». Я скривился и заметил, что никакая подруга мне совершенно ни к чему, тем более, что когда-то про Адидас было похоже, но складнее. Продавец не растерялся и парировал убийственным: «Хотите стать боссом? Одевайтесь у Хьюго Босса. И не задавайте лишних вопросов». Я понял, кивнул и удалился. Мой печальный опыт диктовал необходимость подобного приобретения, потому что в редакциях, куда я захаживал, встречали всегда по одежке. Хотя я и понимал, что вряд ли это могло мне помочь. Сейчас я еду к Пашке, и мне хочется соответствовать.
Пашка более чем благополучен. Благополучие настигает его как лавина, сорвавшаяся со счастливых гор, и бережно несет на своей спине, чем бы он ни занимался и какие бы проекты ни претворял в жизнь. Когда-то он жил на Щелковке, недалеко от пруда, окружающего кольцом старинные постройки. Я доезжаю до Первомайской и, решив прогуляться, иду по улице, обгоняемый гремящими трамваями и фыркающими авто. Дверь открывает Пашкина мама, тетя Нина. Она ойкает, увидев мое лицо, но тут же спохватывается, обнимает и целует в здоровую щеку. Из кухни выглядывает Пашка, приветствует меня гортанным криком, проглатывает что-то и тащит за собой.
— Ну, ты старик даешь! — возмущается он. — Я тебя не дождался, решил пообедать. Присоединяйся. Что это у тебя с лицом?
— Рецензия на последнее произведение от одного из почитателей моего таланта, — шучу я.
— Не связывайся с критиками, — советует Пашка, наливая мне наваристого борща. — Критики — это волки. Писатели — травоядные. Травоядные не должны вступать в дискуссию с волками.
— Лучше бы я был плотоядным писателем, — отвечаю я, прихлебывая борщ.
— Будь, — откликается Пашка. — Однажды я спросил себя, Павлик, хочешь ли ты быть богатым? Хочу, сказал я себе. А хочешь ли ты быть счастливым, спросил я себя. Тоже хочу, ответил я. Так будь, сказал я себе, будь богатым и будь счастливым. И вот я, — Пашка откидывается назад на стуле, — вот я — богатый и счастливый.
— Ну и как ты себе это представляешь в моем случае? — интересуюсь я.
— Ну, только не так, как это делаешь ты, — возмущается Пашка. — Ты оделся в фирменный прикид, но выражение лица у тебя такое, будто для того, чтобы купить это, ты продал собственную квартиру. Мы все ищем удачу. Только немногие знают, что удача вот здесь.
Пашка тыкает себя пальцем в грудь и многозначительно кивает. Черт возьми. Он знает, о чем говорит.
— Это твой «Лексус» под окном? — спрашиваю я его.
— Да, — Пашка вскакивает с места и льнет к стеклу. — Нравится?
— Нравится, — говорю я. — У тебя вся жизнь, как этот «Лексус».
— У меня все o'key, — смеется Пашка. — Заметь. Я сказал бы тебе то же самое, даже если бы все было отвратительно. Что ты говоришь себе, когда бреешься по утрам?
— Я говорю себе: ну и задница мелькает передо мной в зеркале.
— Идиот. Кому нужна твоя правда? Ты должен постоянно говорить про себя и вслух самому себе только одно: я самый, самый, самый. Самый сильный, самый красивый, самый талантливый. Судьба — мнительная, но внушаемая девица. Я просто уверен, что ты даже и в эти свои редакции приходишь с таким же кислым выражением лица, с каким рассматриваешь по утрам свою «задницу» в зеркале. Ты просто просишь их этим выражением: — Откажите мне, пожалуйста. И они отказывают. Отказывают?
— Отказывают, Павлик. Хочешь новость? Ритка нашлась.
Пашка аккуратно доедает борщ. Молча ставит тарелку в раковину.
— Павлик, Ритка нашлась, — повторяю я.
— Ну и что? — спрашивает Пашка.
— Павлик. Ритка нашлась, — еще раз повторяю я. — Через пятнадцать лет.
— Как я завидовал тебе, — говорит Пашка. — Ты единственный человек в этом мире, которому я завидовал. Тут прыгаешь, как чертик из табакерки всю жизнь, в надежде поймать хоть перо от синей птицы, а в твое окно она просто залетела. И даже прожила целых три года. Я вообще этому поражался. Не живут синие птицы в неволе. А ты.… А ты ее упустил. Зря. Такие женщины встречаются один раз в несколько жизней.
— Я знаю, — говорю я.
Пашка кладет на наши тарелки по большой котлете по-киевски, добавляет гарнир в виде румяной картофельной стружки, салат и жестом предлагает продолжить трапезу.
