Сергей Малицкий - Легко (сборник)
— Я знаю, — говорю я.
Пашка кладет на наши тарелки по большой котлете по-киевски, добавляет гарнир в виде румяной картофельной стружки, салат и жестом предлагает продолжить трапезу.
— А ты? — спрашиваю я его. — А ты женишься хоть когда-нибудь?
— Когда-нибудь, — соглашается Пашка, — ведь нужен же мне еще кто-то, кроме тебя, кому я смогу не говорить, что у меня все o'key. Ведь на самом деле так не бывает.
— А как бывает?
Пашка отодвигает тарелку, откидывается назад и закуривает, выпуская дым в сторону приоткрытого окна.
— Расстроил ты меня…
— Чем же?
— Риткой своей. Я никогда, ни до, ни после не встречал такой женщины, как твоя Ритка. Ничего в ней, кажется, не было. Ни красоты какой-то особенной, ни потрясающего ума. Если только особенный какой-то шарм. Ей бы принцесс играть в кино. Которые горошину под вагоном матрацев чувствуют. Понимаешь? — Пашка щелкает пальцами, вылавливая из воздуха подходящее слово. — Она была как смысл жизни. Как философский камень. Всего-то и надо было нести ее и не расплескать. А ты, как дурак, споткнулся и все разлил…
— Я не спотыкался, Павлик.
— Кому ты говоришь? — машет рукой Пашка. — Ты как о себе всегда думал? Вот я такой талантливый, почиваю на лаврах или витаю в облаках, а там внизу подо мной одним из моих апостолов Ритка. А на самом деле она никогда не была меньше тебя, глупее тебя, менее талантлива, чем ты. Вы были всегда равны. Я-то чувствовал это. Как на чашках весов. Ты со своим талантом, она со своей любовью… Она улетела, твоя чашка пошла вниз. Ты же все, что сумел опубликовать, написал именно тогда, когда с тобой была Ритка. А знаешь, почему она улетела? Потому что почувствовала, что улететь можешь ты…
— С чего это ты взял, что я могу улететь? — спрашиваю я.
— Ну, конечно, — кивает Пашка, — улететь ты не мог. Ты же не Вовчик. Ты мог спрыгнуть. Спрыгнуть и уйти. Но ты не спрыгнул. Знаешь, что ты сделал?
— Что?
— Ты остался. Есть такая способность у тебя — исчезать, никуда не уходя. Ритка улетела, твоя чашка грохнулась об землю, и ты сидишь в ней один и не можешь подняться, потому что тебе некого любить, а допрыгнуть до противоположной чашки никто не может. Она слишком высоко!
— Не может или не хочет, — говорю я. — Ты поэт, Павлик.
— Я приезжаю сюда погрустить, — затягивается дымом Пашка, — и ты мне в этом неизменно помогаешь. Как тебе котлеты?
— Тетя Нина! — кричу я в коридор. — Это не котлеты, это полет в стратосферу!
Тетя Нина отзывается из глубины квартиры каким-то ласковым восклицанием. Пашка встает и собирает тарелки.
— Искусным кофеварам-кудесникам кофе не предлагаю, будем пить чай.
— Давай, — соглашаюсь я. — У тебя вода хлоркой не пахнет?
— Забудь про водопроводный кран, — он опять начинает учить меня жизни. — Сейчас все уважающие себя и клиентов специалисты готовят кофе из привозной воды.
Я встаю, чтобы заглянуть через его плечо.
— Э, нет, — осаживает он меня. — Не подглядывать. Нечего разгадывать мое ноу-хау. Тем более, если это ноу-хау выстрадано двадцатью годами холостяцкой жизни. Элемент тайны необходим, особенно в приготовлении пищи. Был такой уже старый итальянский фильм. Там главный герой владел секретом приготовления пуленепробиваемого стекла. Представляешь, никто не мог отгадать состав смеси, которую он применял, а он просто тайком плевал в чан с этим стеклом.
— Надеюсь, ты не у него украл рецепт заварки чая?
— Обижаешь! — возмущается Пашка и ставит чашки на стол. — Вот.
Я второй раз за сегодняшний день вдыхаю чайный аромат. Пашка пьет чай, зажмурившись от удовольствия. Я вижу морщины у него на скулах и спрашиваю:
— Годы идут, Павлик. Неужели у тебя так никого и нет?
— Да как тебе сказать, — мнется Пашка, — есть, конечно. Чудо. Просто чудо. Сюда просилась со мной. Только, понимаешь, ей всего восемнадцать. Чувствую себя рядом с ней старым дураком. И вижу, что влюбилась она без памяти. Смотрит на меня преданными собачьими глазами. Но она девчонка, понимаешь, еще девчонка.… А я старый дурак.
— Мы ровесники, — говорю я. — Называя себя старым дураком, ты оскорбляешь меня.
— Ты вообще трухлявый пень, — снова машет на меня рукой Пашка. — Вот что ты сам сделал для того, чтобы стать счастливым?
— Счастье — это миг, — отвечаю я, — следовательно, «быть счастливым» нельзя.
— Так лови этот миг, балда, — стучит себя по голове Пашка. — Лови и живи этим мигом. Вот честно. Только честно. Тебе сорок. Что ты еще хочешь в этой жизни? Ну, чего? Славы? Известности? Успеха? Денег? Ладно, слава и известность отпадают, это и есть успех. Денег? Что?
— Деньги, к сожалению, вещь необходимая, — говорю я, — но и деньги, и все остальное — это вторично. Вторично по отношению к чему-то иному.
— По отношению к чему иному? — не отстает Пашка.
В кухню на минуту заходит тетя Нина и ласково говорит Пашке:
— Павлик, отстань от Вадима. Дай поесть человеку.
— Спасибо, тетя Нина, мы уже пьем чай. Котлеты и борщ были замечательные.
— Мама, — вмешивается Павлик, — ты ничего не понимаешь. Твоя стряпня настолько вкусна, что мне постоянно приходится отвлекать его, чтобы он не подавился или не захлебнулся.
— Тетя Нина! Все по высшему разряду!
— Кроме одного, — вздыхает, уходя, тетя Нина, — боюсь, что я не успею побыть бабушкой.
— Слабак, — говорю я Пашке.
Пашка хмурится, достает из шкафчика бутылку водки и наливает ее в два маленьких зеленых стаканчика.
— Я думал, что ты меня покатаешь, — разочаровываюсь я.
— Покатаю, — отвечает Пашка. — Ты пей. Я мамке еще не сказал, но, похоже, все идет к тому.
— К чему «к тому»? — не понимаю я.
— Насчет внуков, — шепчет Пашка. — Я, собственно, на разведку приехал. Собираюсь через неделю Наташку сюда привезти.
— Зачем? — опять не понимаю я.
— Идиот, — повторяется Пашка. — Мы уже на шестом месяце. А она только-только перешла на второй курс. Родители ее ничего не знают. Отболталась чем-то, что на каникулы не приехала. А ведь и рожать еще. И не расписаны мы. Ей восемнадцать. Кошмар!
— Павлик! — хлопаю я его по плечу. — Молодец, старый развратник! Это же здорово! А где ее родители?
— Да тут недалеко, — снова закуривает Пашка. — Камышин. День ехать. Даже меньше.
— И чего ты волнуешься? — спрашиваю я. — Рожайте ребенка и туда. Что? Не поймут?
— Поймут, конечно, — Пашка бросает недокуренную сигарету в окно. — Только ее родители младше меня. Отец — на два года. А мать — на три с половиной. Что предлагаешь делать?
Я развожу руками. Пашка закуривает снова, наполняет кухню клубами и, открыв окно, машет створками.
