Сергей Цикавый - Замена
Куарэ собирался разбить себе голову, чтобы поглупеть. Он сбегал из дому в поисках того самого странного интерната, пока ему не исполнилось двенадцать лет, четыре месяца и три дня. В тот день отец взял его за руку и отвел к могиле, на которой не было фото, но была надпись.
Пока я умирала от боли и лекарств, Анатоль умирал от горя.
«Ты дитя человечества и Второго сдвига», – вспомнила я. У меня было больничное детство и два симулякра: слова «мама» и «папа».
Щелчок:
«– Ты хотела бы найти своих маму и папу?
– Нет, мистер Монтегю.
– Возможно, ты еще подумаешь? Ведь социальная служба… Почему ты так на меня смотришь, Соня?
– Простите, мистер Монтегю, вам лучше уйти».
Еще щелчок:
«– Почему тебя никто не навещает? Эй, «Ты-умрешь»! Я тебя спрашиваю!»
И еще один:
«– Ты ненавидишь своих родителей?
– Нет.
– Молодец. Мы просто убьем их, если получится. Но зачем их ненавидеть, если из-за них мы познакомились?»
Это все – мое, моя память: щелчки затвора, щелчки картотеки. Это все, что я помню о них.
Куарэ слушал меня внимательно, не перебивая. Он молчал, гладил траву, и руке становилось тепло. Мне не стало легче от этого рассказа, не стало и тяжелее – осталось странное ощущение, которому я не могла подобрать названия.
– Вы их совсем не помните?
– Нет.
Небо двигалось, набирало красок, оно уже звучало по-новому – совсем как настоящее небо. Мы молчали, но неназванное ощущение росло, и мне больше не хотелось тишины.
– Куарэ?
Он повернулся ко мне, лег на бок. «Как ребенок, маленький ребенок».
– Вы сейчас спросите что-то очень правильное, – сказал Анатоль с улыбкой.
– Правильное?
– Ну, да, – он пощипал кончик носа и сморщился. – Не берите в голову, простите: я вас перебил.
Я помолчала. Мир прикосновения ждал, ждал Анатоль. Я села в траве и потянула носом воздух, пробуя его на вкус. Степь, ветер, немного йода – как от близкого моря, только воды не видно было.
– Куарэ, вы знаете, где мы?
– Э, в раю, куда уходят все Ангелы?
Я оглянулась: он тоже сел, сильно сутулясь. Куарэ оглядывался, словно попал сюда впервые – с любопытством и непониманием. Шутка получилась смазанной: он боялся.
– Это должен быть чей-то мир. Или ваш, или мой.
Анатоль зажмурился, ущипнул себя за щеку и, снова открыв глаза, невесело рассмеялся:
– Не получилось. Ладно, значит, или вы у меня в гостях, или я?
– Да.
– А уточнить никак нельзя? Очень хочется подробностей, – сказал Куарэ.
Я присмотрелась к нему: Анатоль прятал свое откровение за улыбками и шутками. Он по-прежнему шел по грани, он все так же не спешил на ту сторону.
– Можно.
– Как?
– Нужно постараться убить друг друга.
Анатоль сжал губы и сощурился:
– Спасибо, я уже пробовал вас убить. Вместо этого узнал, что мою мать сожгли ядерным взрывом. Вы так защищаетесь, да?
Я нахмурилась: он все видел, но ничего не понял.
«А что он мог понять?» – подумала я. Я ведь сама рассказала ему, как убиваю Ангелов: их же воспоминаниями, замешанными на моей отраве. В небе стало темно. Я сидела под беременным небом, стискивая колени, смотрела в глаза Анатолю и знала, что ничего не смогу объяснить – просто слов не хватит. Всех слов мира.
– Знаете, здорово – так уметь, – зло сказал Анатоль. – Чтобы враг сам себя сожрал от одного твоего прикосновения. Это экономит ядерные бомбы. Вы всех так ненавидите?
Я? Ненавижу?
– Или только меня – вашу замену? Думаете, я напрашивался на ваше теплое место? На вашу гребаную очередь в могилу?! Да я бы хоть умер от рака – как тридцать процентов людей, а не… Не…
Куарэ запнулся, подбирая слова, а я чувствовала на щеках воду. Пошел мелкий дождь. Он был сразу повсюду – мелкая осенняя взвесь, – и в степи стало прохладнее. Анатоль мазнул по лицу и посмотрел на ладонь.
– Теперь еще и дождь, – обиженно сказал он. – И сны эти о вас дурацкие.
Дождь, сны – мне казалось, я знаю, в чьем микрокосме мы сейчас.
– Сны?
– Сны. Всегда вы, и всегда отвратительно. Больница, грязь, кровь, – он помотал головой, разбрызгивая крупные капли. – Боже, что за дерьмо у меня в голове!
«Кристиан, – подумала я. – Кристиан, я тебя ненавижу».
В небе что-то вздрогнуло, и я увидела гром.
– «Дерьмо в голове», – повторил Анатоль и рассмеялся, сжимая виски. – Не дерьмо – обычная опухоль, а я сам – обычный Ангел. Может, эти сны – они из вашей памяти, Соня? Может, это все было и в самом деле? Вас возили по полу, вытирая вашу же рвоту – было? Ноги раздвигали за таблетку – было? Вы вдвоем с каким-то уродом мучали других больных – а это было?! Может…
Он задохнулся и опустил взгляд. В его груди зарастала сквозная рана – нет, просто прореха: без крови, без обломков костей. Меня колотило, но я смотрела, как затягивается эта дыра. Смотрела поверх ствола пистолета.
– Это… Это что? – спросил он.
Я едва слышала Анатоля сквозь дождь. Я едва слышала все за ударами своего сердца.
– Это значит, что я в вашем мире, – сказала я.
Свой голос я тоже едва слышала: «Я стреляла в него». Я словно бы видела, как между нами – образы его снов, подарки Кристиана. Я видела в этих снах бледное спокойное лицо – всегда спокойное, какой бы ад ни творился вокруг.
Свое лицо.
Кристиан сводил с ума Анатоля, но достал меня. И вот капли дождя висели в воздухе, как подвешенные на лучах света, и вдруг стало ослепительно светло. День вернулся сразу весь, без перехода, без разбегающихся туч.
День вернулся. Капли – остались.
– Вы… Вы в меня выстрелили!
– Да.
– Если бы я… – Анатоль сглотнул. – Если бы мы наоборот?.. В вас? Внутри вас?
– Нас вернуло бы в реальность, – сказала я, глядя ему в глаза. – Вам было бы очень больно.
Я держалась за эту мысль – только она и была настоящей, только она и была надежной. Куарэ не мог прийти в себя, он смотрел, как я опускаю оружие, вел взглядом зрачок ствола, и я поторопилась развеять пистолет. Только тогда он выдохнул и сел – почти упал на землю. Полетели брызги.
– Я… Вы… – он потер грудь, поморщился. – Я наговорил лишнего, да?
«Немного. Совсем».
– Просто, знаете, Витглиц, нас тогда сняли с уроков и повели в бомбоубежище – за два дня до того, как приехал отец. Сказали, большая авария, но все уже тогда шептались, понимаете? Ядерный гриб, понимаете? Я сидел в бомбоубежище, слушал, как Стефан и этот, как его? Кей, что ли? Я слушал, как они сговариваются сбежать, а сам думал, а вы в это время все видели…
Он наконец поплыл: заплакал по-настоящему. От жалости к себе, от тоски по матери, по непрожитым годам с нею и с отцом. Я все ждала, когда он обвинит меня в этом, когда вспомнит, на кого тратил время Серж Куарэ, пока его сын собирал рюкзак и искал на карте интернат «для дебилов». Я смотрела на него сверху вниз, и снова шел дождь, он плакал со своим хозяином. Я ждала – непрошеная гостья в его жизни.
