Сергей Цикавый - Замена
За день я успела много. И даже дошла до открытого занятия Куарэ.
– Можно? – спросила я и поняла, что Куарэ знает о сегодняшнем утре. Но был почти полный класс, в крови искрами вился симеотонин, и день, начавшийся с бури, звучал ослепительно.
И он не сказал ничего – только кивнул.
Я села у окна, положила перед собой блокнот и вслушалась в класс: я только что оказала услугу Анатолю: 3-D любит показать себя – перед Марущак, перед куратором, передо мной. Кто бы ни пришел на урок, этот класс будет работать лучше. Наверное, им просто мало одного учителя.
Я видела и слышала все. Рисунок урока был напряженным, потому что Анатоль – намеренно или нет – задал острый ритм проводника.
Он задавал личные вопросы:
– Вы бы смогли находиться рядом с таким, как Тиффож?
Он провоцировал:
– Что такое норма? Где грань между «монстром» и «де-монстрацией»?
Он легко уклонялся от пикировок:
– Мсье Куарэ, а у вас тоже есть тайные извращения?
– Да, Абель, я люблю мучить вопросами подростков.
Смех.
Он вел их, не заботясь о тактике – снисходительный и даже злой. Я уловила подводки к постановке проблем, выделила эвристический подход, но, кажется, Куарэ ничего такого не задумывал.
За окном облака мчались по синему небу, под деревьями таял снег. Это казалось красивым отсюда, из теплого класса, а там – слякоть и сырой ветер.
И снова затягивало горизонт, и так тепло думалось у батареи.
Я – Ангел.
И еще один Ангел ведет урок, но появись в классе третий – где-нибудь между мной и Куарэ – и мы его убьем. По форме, с лицензией и документами.
– Витглиц… Как вы?
Я кивнула и посмотрела на Анатоля. Он, не глядя на меня, опрашивал Сьюзи Марш, но что-то в классе изменилось: какой-то муар, туман плыл между рядами, и в нем угадывались движения травы под ветром. Сквозь стены я видела призрак нездешней равнины.
Мне было тепло, легко и уютно. Он коснулся меня, я – его, и нам не понадобилось стоять рядом.
Куарэ опрашивал Сьюзи Марш, одновременно следил за мной и светился синим. Это выглядело как аура из нитей, которые таяли на концах.
Это выглядело красиво. Это выглядело невозможно, потому что был параграф двадцать седьмой СПС – правдивый параграф, – и я не должна видеть Куарэ. Не должен один проводник видеть другого. Но класс гудел, класс переливался цветами, а у доски стояла синева.
Анатоль Куарэ был красив и испуган – все дело в том, как он видел меня. И в том, что у него не было ночи откровений.
– Почему, Витглиц?
Он менялся. В синеве проявлялось все больше горького фиолета, я чувствовала его боль и страх. Он закрывался, от него веяло ледяным вихрем. Глупо даже пытаться его удержать – под симеотониом, после бессонной ночи.
– Витглиц, почему вы так… прекрасны?!
Не успею ничего сказать, подумала я.
Жаль.
16: Две судьбы
Класс таял.
Окна выпадали вниз, но не успевали долететь до земли: тоже таяли. И дымной взвесью уходила в небо доска, и дверь сперва стала стеной, а потом, как и все стены – пылью. Дети пока еще существовали, они висели в серости – плотные, вязкие, целые – и они до сих пор сохраняли личности.
Куарэ не было дела до лицеистов: он целил в меня.
Больше не было травы и городской окраины – не было хрупкого мира, мира нашего прикосновения. Было поле боя. Был вопрос Анатоля: «почему?»
И я очень хотела ответить и – что удивительно – выжить.
«Я – это я». И мне нужно выиграть время. Пусть немного: ровно столько, сколько нужно, чтобы ответить на его проклятое «почему?». Я открыла глаза – десятки пар глаз. Я сделала шаг в сторону – каждая я. Я закружилась, и закружился фиолетовый вихрь.
Не умею. Не знаю, как надо, значит, буду как всегда. Как с Ангелом.
Я подставлялась, отдавала одну себя за другой в надежде зацепиться за Анатоля – и не чувствовала отклика: вихрь глотал меня, причиняя новую и новую боль, новую и новую, все более сильную. «Он убивает и себя», – вспомнила я.
Даже если я его удержу, даже если смогу ответить так, чтобы Куарэ понял. Даже если все получится, я его потеряю, потому что Анатоль убивал не только меня – он и сам отправлялся вслед за мной.
Поэтому я опустилась на колено и подставила вихрю лицо.
«Я впервые сдалась Ангелу», – подумала я.
* * *Он стоял над горизонтом как гора – белый, не похожий ни на что. Одинокий.
– Он одинокий, – сказала девочка.
Профессор кивнул. Они сидели на склоне холма, склон убегал вниз, склон убегал вверх, перерезанный оставленными траншеями. А к ногам Ангела – или точнее сказать «к подножию»? – жался город. Там улицами кипел молочный туман, а дома стояли как попало. Девочка присмотрелась: дома тоже кипели и даже двигались.
Девочка наблюдала, потому что ее так учили.
Шипела трава, в небе стоял гул, а сзади на девочку и Сержа Куарэ накатывалась заунывная нота – накатывалась и смолкала, а потом снова оживала, пытаясь их достать. Нота была настырной, небо – безумно-синим, а Ангел просто стоял, словно не зная, что ему делать.
– Доедай, – сказал Куарэ. Девочка кивнула и взяла надкушенный бутерброд. Бутерброд нагрелся и пропах травой.
Заунывная нота, шипение травы – и шелест оберточной бумаги. Ее край профессор придавил биноклем.
– Где-то там Инь, – сказал он.
Девочка промолчала: она не знала, кто такая Инь и что она делает «там».
От скрежета рации у нее в глазах зарябило, и что-то скользко шевельнулась в голове.
– Профессор Куарэ, – заскрипел динамик. – Профессор Куарэ, ответьте! Это полковник…
Серж Куарэ протянул руку и выключил рацию, потом повернулся к девочке и пояснил:
– Я и так знаю.
Девочка не поняла его, но снова промолчала. Снова приходила боль, она была уже громче шипения травы, но пока еще тише настырной сирены. Девочка жевала и терпела, Куарэ молчал, а город у ангельских ног – или все же подножия – кипел туманом.
И все изменилось.
Над склоном вдруг стало дымно, громко, и девочка вскрикнула от боли в глазах, от боли в ушах, просто от боли. Город вскипел с новой силой – огнем, а потом и дымом. Ангел начал меняться, но как – она рассмотреть не успела. Толчок швырнул ее лицом в землю. «Мой бутерброд», – подумала девочка и увидела вспышку. Даже сквозь землю и уж тем более – сквозь веки. В глубине холма как будто бы ударил колокол, потом все задрожало, и девочка уже не слышала своего крика. Больно было ей, земле – и Ангелу.
Ангелу – недолго.
Девочка привстала, опираясь на ломкие руки. В голове было даже не больно – пусто, и она смогла встать на колени. Коленки выпачкались в соке травы.
