Николай Романецкий - Зуп на краю дороги
И сразу же возник туман, неизвестно откуда (только что его не было) начал наползать с двух сторон на насыпь. И наполз - спереди и сзади. А вот возле Руты было почему-то по-прежнему чисто, словно кто-то воздвиг вокруг нее невидимую стену. Впрочем, стеной и не пахло. Вернее, пахло. Вернее, эта стена получилась преодолимой для запахов - откуда-то справа откровенно тянуло тухлятиной. Кажется, там на карте указано болото. Впрочем, ей туда не надо, ей надо вперед, по шпалам, до вагонеток. А вот что ей еще надо, так это проползти потом на карачках полтора километра. Вот тут и будет настоящее испытание ее скаутским способностям. Да еще Барабаш обещал там нестерпимую вонь...
Идти по шпалам оказалось достаточно легко, потому что они практически вросли в землю. Появилось даже желание попрыгать по ним на одной ножке - как в детстве, когда играли в классики. И она бы попрыгала, если бы это не было слишком глупо. И если бы Барабаш не предупреждал, что в Зоне надо всегда держать ухо востро. Даже если дорога и представляется тебе полностью безопасной. Вернее, тем более, если дорога представляется полностью безопасной. Поэтому Рута прыгать на одной ножке не стала. Просто поправила рюкзак и пошла дальше.
Туман по-прежнему клубился со всех сторон, закручивался четко очерченными спиралями, резво набрасывался на невидимую стену. Но к Руте не подступал. Теперь тухлятиной уже не пахло, пахло мокрой ржавчиной. Этот запах был все-таки приятнее, не наталкивал на тягостные мысли. Впрочем, кому в Зоне интересно, какие ее терзают мысли?
И тут откуда-то из тумана донесся длинный тоскливый скрип. Руту аж подбросило - так однажды ночью дома закричала Мартышка. Рута проснулась вся в испарине и, обмирая, схватила Рэдрика за руку. А потом из своей комнаты очень похоже отозвался Рэдриков папаня.
Они перекликались друг с другом, а Рута с Рэдриком лежали, держась за руки и боясь пошевелиться. Наконец, когда жуткие собеседники замолкли, Рэдрик, полежав еще немного, встал и спустился на кухню. Когда он вернулся, от него явно пахло коньяком. Он плюхнулся рядом, разодрал на ней рубашку и впился губами в сосок левой груди. И отдаваясь ему, Рута поняла, что на сей раз он вовсе не занимался с нею любовью. Он просто прятался в ее теле от одолевавших его страхов. Потому что коньяк на сей раз оказался для него слишком ненадежной защитой. Тем не менее с этой ночи он запил. Рута тоже бы с удовольствием запила, но на кого бы тогда осталась Мартышка...
Тоскливый скрип затих. И сразу, так же неожиданно, как и появился, исчез вокруг туман. Возможно, в другое время Рута бы и подивилась его исчезновению, но сейчас было не до удивления. Сердце колотилось по-сумасшедшему, ноги подгибались, и она бы упала, если бы не увидела, что вагонетки находятся от нее лишь в десятке шагов. Доковыляла, сбросила рюкзак, прислонилась спиной к могильно-холодному боку завалившейся вагонетки. Сейчас бы она тоже запила, ох с каким бы удовольствием запила! Фляжка лежала в рюкзаке, Барабаш всучил, сподобился. Но на кого же тогда останется Рэдрик?
Поэтому Рута не позволила себе вытащить фляжку. Лишь достала трясущимися руками из кармана пачку, из пачки трясущимися пальцами выволокла сигарету и закурила. Потом села на почему-то оказавшийся теплым рельс и курила до тех пор, пока руки не перестали трястись.
Да, прав был Барабаш, заявив, что Зона иногда в человеке всю душу переворачивает. Ох как прав!..
Успокоившись, Рута встала и огляделась. Все верно, вон он, остов разбитого вертолета, валяется метрах в двухстах от насыпи. Значит, здесь ей поворачивать. И отсюда начинается самая тяжелая часть пути.
Поэтому Рута снова села на рельс, расстегнула рюкзак, съела шоколадку и выпила немножко кофе. В спину потянуло ветерком, и к запаху мокрой ржавчины добавился другой аромат. Рута заглянула за вагонетки: там маленькими холмиками расположились несколько кучек человеческого кала. Две кучки казались более свежими. Рута улыбнулась. Неплохой знак подает ей Рэдрик... Стоило бы тоже облегчиться, но ей стало вдруг противно, противно до тошноты. От Рэдрика-то она бы все стерпела, но ведь такие же знаки оставили тут и другие мужики, от которых она бы не стерпела ничего. К тому же, ей вдруг пришло в голову, что, последовав их примеру, она молчаливо одобрит и все остальные их поступки. И потому, зайдя с другой стороны вагонетки и попутавшись немного в застежках комбинезона, она лишь справила мелкую нужду.
Потом выкурила еще одну сигарету, сверилась с картой, вскинула рюкзак на плечи и осторожно, следя, чтобы не осыпалась под ногами галька, начала спускаться с железнодорожного пути. Карьер скрывался за холмом, вершину которого венчало накренившееся обгорелое дерево. Этот холм карта обязывала обойти справа. Еще правее должен был остаться другой холм, с совершенно голой, как коленка, вершиной и бурой каменной осыпью по всему склону. Лощина между двумя холмами и была единственной более или менее безопасной дорогой к карьеру. Однако до лощины надо было еще пройти по болоту. Барабаш говорил, что болото вполне проходимо, то есть проходимо, если его считать за обычное болото. Однако видневшееся в ржавой воде темно-серое пятно, хорошо отличавшееся цветом от обычных кочек, говорило, что болото необычно. Когда-то это пятно было сталкером. На этом месте Барабаш пометил карту крестиком. А потом, посидев некоторое время с закрытыми глазами - наверное, вспоминал местность, - поставил еще два крестика: один на склоне холма с деревом, а другой - на каменной осыпи холма с голой вершиной. Между этими крестиками и протянулась дорога.
Рута остановилась, приложила козырьком ко лбу ладонь и вгляделась в склоны обоих холмов. Никаких темно-серых пятен там не было и в помине. Так что если она там не пройдет, от нее тоже пятна не останется. Она представила себе, что скоро с нею может случиться, и помотала головой. В это было слишком трудно поверить. Впрочем, трое, которые полегли здесь, также, наверное, не очень верили в подобный исход. Возможно, один из них и есть Очкарик, бабы Катин сын, Витенька. Шел в карьер с большими надеждами, наверняка желал поменять что-то в своей дальнейшей жизни. А теперь от него осталась лишь окаменевшая кучка за вагонеткой. Да, может быть, это темно-серое пятно.
Рута вздохнула: с такими мыслями в болото и соваться нечего, только беду накличешь. Лучше думать о Мартышке, вспоминать, каким веселым ребенком она была в первые годы. И даже шерстка на мордочке, тогда еще бывшая не бурой, а золотистой, в ту пору не казалась чем-то ненормальным.
Думая о Мартышке, Рута выбрала себе ориентир - камень под левым холмом - и шагнула в болото. Двигаться и в самом деле оказалось не очень трудно. Трясина, правда, чавкала при каждом шаге, но если вовремя переставлять ноги, чтобы не засасывало сапоги, то было вполне терпимо. Ну и за ориентиром надо следить, чтобы не зайти, куда не следует.
