Владимир Малов - На солнце ни облачка
Иван Митрофанович был сосед с одного из верхних этажей, пожилой бывший инженер почтового ящика, давно упраздненного. Он тоже занимался частным извозом, но трудился много больше, потому что его жена не входила в число владельцев супермаркетов. Орудием производства у Митрофаныча была старая-старая темно-серая «Волга».
Бывший инженер тоже нередко выпивал, в это время опять-таки размышляя о судьбах родного отечества. Но, по сравнению с кандидатом наук, придерживался иных, прямо противоположных взглядов.
У страны, как твердо верил Митрофаныч, был собственный, предначертанный свыше путь. Этот путь не имел ничего общего ни с путем запада, ни с путем востока. Он и должен был, в конце концов, привести самодостаточную страну Россию к невиданному величию, благополучию и процветанию. На зависть и страх всем остальным государствам.
Правда, как утверждал Иван Митрофанович, случиться это должно было еще не завтра: собственный путь тернист, противоречив и, само собой, недоступен для менталитета иных народов.
— Вот как раз из-за таких, как Митрофаныч, — сказал Алексей значительно, — мы с тобой и живем, как в какой-нибудь Гвинее-Бисау. Хотя, не исключено, что и там уже лучше, чем здесь, живут. Этих Митрофанычей в нашем государстве пруд пруди.
От сожаления, что от такого факта никуда не деться, Алексей Васильевич резко взмахнул рукой и продолжал дальше:
— Работать надо, как голландцы работают, а не языками чесать о собственном пути. Пришли уже собственным путем… сам знаешь куда. У Европы надо учиться, у них там все веками опробовано.
На лице кандидата наук еще резче появилось выражение досады, и он разлил водку.
— И чего ты Митрофаныча вспомнил? Давай-ка лучше опять за любовь!
Чокнувшись, выпив и закусив, Веня почти с наслаждением продолжал:
— Там, где кончается Рамбла, стоит огромный памятник Колумбу. Ты, Леша, возможно, и не знаешь, что король и королева Испании принимали Колумба после его первого плавания как раз в Барселоне?
— Не знал, — отозвался Алексей Васильевич. — Но, безусловно, случилось это неспроста. В Европе все правильно, потому что все опробовано веками. Ну, так расскажи, как Колумба принимали в Барселоне?
Веня продолжал рассказывать. Минуты через три Алексей снова налил и прервал его рассказ очередным тостом:
— За любовь!
Выпив, Веня приготовился рассказывать дальше, однако, как всегда после третьего тоста «за любовь», внутри соседа словно бы что-то щелкнуло, и запустился извечный монолог. Чаще всего он начинался с царя Петра, который окно в Европу, к сожалению, должным образом не дорубил.
Так было и теперь.
— Жалко, — сказал сосед, — что до этой твоей Барселоны Петр так и не доехал, когда в Европе бывал. Чувствую, в этой Барселоне нам тоже есть чему поучиться.
Веня вздохнул. Ясно было, что дальше сосед будет говорить один. И покинуть его общество под благовидным предлогом было в данный момент невозможно, поскольку не он, Веня, пребывал в гостях у Алексея Васильевича, а наоборот.
Но можно было углубиться в собственные мысли. Хотя бы вспоминать прекрасную Барселону и страну Каталонию про себя, пропуская поток сознания соседа мимо ушей. На Алексея Васильевича, когда тот был увлечен собой, можно было даже и не смотреть.
Машинально Веня окинул взглядом комнату.
А в следующую секунду он резко выпрямился и машинально протер глаза.
Да и было отчего.
На том столе, где стоял телефон, случилось чудо — прямо из воздуха, из ничего, вдруг возник маленький человечек, размером с куклу, одетый в светло-синие джинсы и красную футболку. Голову его венчала густая копна желто-соломенных волос, а лицо было слегка вытянуто вперед, отчего в нем проглядывало что-то лисье.
Первое, что сделал человечек, так это потрогал ногой телефон и обвел задумчивым взглядом комнату.
— Петр был несчастлив, — как раз в этот момент сообщил Вене Алексей Васильевич, — несчастлив, как человек, осознающий, что после него все пойдет не так.
Веня отчетливо увидел, что на маленьком лисьем личике промелькнуло недоумение.
— Ты квартиру, что ли, сменил? — спросил маленький человечек недоуменно, ни к кому конкретно не обращаясь. Голос у него оказался неожиданно низким, чуть ли не баритоном. — А почему на такую?
Веня растерянно воззрился на бутылку «Флагмана». Она была пуста только наполовину.
— Да не моя это квартира, — вырвалось у Вени совершенно непроизвольно. — Эту я снимаю. А свою квартиру оставил бывшей жене.
— А не пора ли снова за любовь? — спросил Алексей Васильевич. Это был вроде бы вопрос, но интонации кандидата наук были вполне утвердительными.
Веня взглянул сначала на соседа, потом на бутылку в его руке, потом снова на маленького человечка. Было отчетливо видно, что на лице того прямо-таки густеет недоумение.
— Ничего не понимаю, — озадаченно сказал маленький человечек. — Колеблюр торсин! И еще раз колеблюр торсин!
Не отрывая от человечка взгляда, Веня машинально чокнулся с соседом.
— Мне надо подумать, — молвил маленький человечек и вдруг исчез. Причем у Вени создалось отчетливое впечатление, что непостижимым образом он скрылся в лежащих на столе часах. Тех самых, с черным пластиковым ремешком, что прежде принадлежали стоматологу Николаю.
Осознав это, Веня встал.
— Правильно, за любовь надо стоя, — одобрил сосед. — Молодец!
Со стаканом в руке, он тоже встал. Как раз в этот момент маленький человечек появился снова. Похоже, что из часов.
— А Николая здесь нет, как я вижу, — сказал он с утвердительными интонациями.
— Николая с нами нет, — отозвался Веня, словно эхо.
— Конечно, Петр был несчастлив. — Продолжая прежнюю мысль, кандидат наук сел и со стуком поставил опустевший стакан на стол. — Уже при Екатерине все было не так. А при Анне Иоанновне вообще наступил… Но вот Елизавета Петровна, дочь Петра…
Веня потянул его за рукав, чтобы обратить лицом к маленькому человечку. Обратив, он указал на него пальцем.
Алексей Васильевич добросовестно проследил за направлением пальца.
— Ты… что-нибудь… кого-нибудь видишь? — очень тихо спросил Веня.
— Телефон на столе вижу, — ответил сосед и вдруг заметно встревожился. — Нинка уже сюда звонила, что ли? То есть Нина Ивановна. Вроде рано еще.
Веня посмотрел на телефон, перевел взгляд на маленького человечка.
— А на столе есть кто-нибудь? — спросил он еще тише. — Только скажи мне правду. На столе должен быть маленький человечек.
Алексей Васильевич с прежним выражением тревоги добросовестно оглядел не только стол, но и всю нехитрую обстановку комнаты.
