Виталий Забирко - Вариант Пата
Конечно, ничего нового в «проблеме приверженцев» не было. В истории Земли можно найти достаточное количество примеров. Политические деятели привлекали на свою сторону голоса выборщиков обещаниями, посулами, деньгами, лестью, угрозами, шантажом — взять хотя бы историю республиканского Рима. Однако в Пате это явление приобрело ещё более чудовищные и отвратительные формы. Здесь голоса уже не покупались, а продавались, и рынок сбыта страдал не от недостатка голосов, а наоборот от дефицита «приверженцевладельцев», так как содержать своих сторонников вместе с их челядью, любовницами и непомерными запросами было, мягко говоря, несколько обременительно. Первое время пребывания в Пате Крон был поражён размерами паразитизма приверженцев — далёких отпрысков когда-то именитых родов, развращённых славой своих предков, с размахом живущих в своё удовольствие на остатки когда-то огромных состояний или избытки новых долгов. Имея наследное право на место в Сенате или в толпном собрании, они умело использовали его, как политические проститутки продавая свой голос тому, кто больше заплатит. Вместе с тем, такая продажность приверженцев, сразу бросающаяся в глаза при первом знакомстве с жизнью Пата, имела и другую сторону. В своё время Гейнц Крапиновски, как следует не разобравшись в закулисной жизни Сената, попытался скупить как можно больше приверженцев для своего преемника, однако из этой затеи ничего не получилось. Все оказалось не так просто. Вначале он предполагал, что его неудача связана с тем, что он — гражданин первого поколения и не имеет права баллотироваться ни в толпное собрание, ни, тем более, в Сенат. Но когда ему всё же удалось приобрести некоторых из приверженцев, то они оказались самого низкого пошиба — пустышками в толпном собрании, занимающими там только места. И это нельзя было объяснить лишь тем, что Аурелика Крон был гражданином первого поколения. Звондов он не жалел, предлагая приверженцам, имевшим влияние в толпном собрании и в Сенате, суммы, намного превышающие их содержание у своих патронов, но ни одного из них так и не заполучил. Как позже выяснилось, несмотря на политическую продажность и экономическую зависимость, приверженцы обладали своеобразным кодексом чести по отношению к патрону, что служило одновременно как платой за содержание, так и страховым полисом для «приверженцевладельцев», благодаря которому приверженцы и обеспечивали себе столь высокую плату. Перекупка могла произойти только после длительных, искусственно вызываемых разногласий по политическим вопросам с сюзереном, и конфликт, начавшись с мелочей и постепенно обостряясь, должен был тянуться достаточно продолжительное время, чтобы приверженец не потерял своё лицо и значение в толпном собрании или Сенате, иначе новому сюзерену такой приверженец оказался бы не нужен.
Крон перевёл взгляд на Атрана. Раб, воспользовавшись задумчивостью сенатора, расслабился, позволив себе стать вполоборота к нему. Смотрел он куда-то мимо господина в сторону виллы и улыбался. Крон повернул голову. Из-за колонны выглядывала Калеция, та самая рабыня, что подавала ночью воду. Она делала Атрану какие-то знаки, но, заметив, что господин обратил на неё внимание, мгновенно скрылась. Атран тут же повернулся к сенатору, и лицо его вновь стало каменно бесстрастным.
— Где меч? — недовольно спросил Крон.
— Рабу не положено иметь меч, господин, — смиренно наклонил голову Атран.
— А тебе его никто и не предлагает. Будешь нести его в руках, как мою принадлежность. Быть может, ты забыл, как это делается?
— Я помню, мой господин. Но у вас уже есть меч.
— А вот это тебя не должно касаться!
— Я понял, мой господин. Мне можно идти?
— Нет. Я не закончил. Возьмёшь в спальне на столике кошель с деньгами и принесёшь. — Крон критически осмотрел фигуру раба. — Теперь иди.
Атран склонил голову и бросился выполнять приказание.
«Вот и ещё одна проблема, правда, уже моя личная, — подумал Крон. Что за тайны завелись в моём доме — неужели я приобрёл себе ещё одного соглядатая Кикены?» Месяца три назад у него в прислужницах была рабыня-килонка Дискарна, настолько явно шпионившая в доме, что ему пришлось, дабы не прослыть простофилей или кем-нибудь похуже, дать ей вольную. Правда, такое решение вызвало массу пересудов в Пате — здесь были не в моде подобные чудачества (нерадивых рабов и рабов-изменников перепродавали или засекали прутьями), но Крон только посмеивался. Взамен он приобрёл на невольничьем рынке новую рабыню, причём купил её у заезжего падунского купца, так что ни о каком внедрении в его дом очередного шпиона не могло идти речи. Калеция была тиха, покорна, боязлива, из дому практически не выходила, и её вряд ли могли успеть подкупить. Хотя, чем бастурнак не шутит!
Вернулся Атран и протянул сенатору кошель с деньгами. Крон взял несколько звондов, положил в поясной карман, а кошель отдал рабу.
— Спрячь у себя, — буркнул он и, не дожидаясь, пока Атран засунет кошель за пазуху, стал спускаться с холма.
Город встретил духотой и зноем. Узкая, закованная со всех сторон в камень Карпарийская улица, названная в честь одного из древнейших родов, основавших Пат, в полуденный час сочилась жарой, как каменная кладка очаговой ямы для выпечки лепешёк, и Крон мгновенно покрылся липкой испариной. Несмотря на жару, людей на улице было больше обычного. Кончился триумф Тагулы, и все спешили наверстать упущенное, отставленное в сторону на время праздников. Вдоль бесконечных каменных заборов по раскалённым плитам сайского сланца сновали рыбы, ремесленники, служанки, торговцы вразнос, изредка посередине улицы проплывал паланкин. Из-за заборов на улицу лениво переползал едкий дым очагов — где-то готовили трапезы, жгли мусор, оттуда же слышались палочные удары: то ли выбивали ковры, одежды, то ли наказывали провинившихся рабов.
У рыночной площади, откуда вытекала большая толпа, нагруженная съестными припасами, Крон свернул в переулок и вышел к дому Гирона, скрытому за такой же каменной стеной. Атран поспешно забежал вперёд и распахнул перед ним деревянную дверь, когда-то крашенную, но сейчас облупившуюся и поблекшую до такой степени, что нельзя было разобрать, какого же она цвета.
Пригнувшись, чтобы не зацепиться головой за низкую притолоку, Крон вошёл во двор Гирона, большой, пыльный и пустой. В углу двора в куцей тени одинокой чахлой ладиспенсии полулёжа дремали два стражника в расстёгнутых кожаных латах, одинаково раскинув ноги в жёлтых легионерских сандалиях. На ступеньках крыльца, в грубом кожаном фартуке на голое тело, сидел мрачный и злой, как бастурнак, Гирон, а писец, жестикулируя и брызгая слюной, визгливо чем-то ему грозился. Под бородой у Гирона ходили желваки, руки, сложенные на коленях, то и дело сжимались в кулаки, но он молчал.
