Юрий Герасименко - Мартовский ветер
Так Маринка и до сих пор не знает этой девичьей тайны. Тетя Ганна, может, и знает, да разве у нее спросишь о таком...
Постояли, пошли в хату.
- Есть хочешь?
Девушка ничего не ответила.
- Садись. - Усадила за стол, из чугунчика в большую миску налила кулеша. - Ешь, ты, должно, еще и не завтракала...
Маринку упрашивать не нужно - взяла ложку и ну уписывать. А тетя Ганна тем временем достала завернутую в полотенце краюху хлеба, разрезала на две неравные части. Меньшую вновь завернула, а большую подвинула девушке:
- Кушай, кушай...
Села у края стола, подперла кулаком щеку:
- Мать давно ушла?
Маринка кивнула.
- Горюшко ты мое курчавое... Чем же ты там кулеш заправляешь? Сало есть?
Маринка покачала головой.
- Ну, смальца я тебе немножко отложу. А засыпка? И крупы, верно, нету?
Девушка отодвинула опустевшую миску, собрала в руку крошки, кинула в рот:
- Крупы нет, есть немного пшена.
- Боже, боже, и что с нами будет... - Ганна истово перекрестилась на большую старую икону. Встала, повязалась платком. - Ты, Маринка, посиди, а я пойду кое-что приготовлю. Вон, на этажерке погляди, может, что-нибудь выберешь для себя...
И вышла.
Долго, с тяжелым, гнетущим чувством рассматривала Маринка Надийкины школьные учебники. Книжки... Все читано и перечитано - каждую сообща покупали и читали по очереди: день Надийка, а день Марина.
На этажерке, на верхней полочке, маленькая фотография Дмитрия, раньше Маринка ее никогда не видела. "Должно быть, и вправду, - подумала, - и вправду в него была влюблена. Но почему таилась?"
Под портретом краснела клеенчатой обложкой общая тетрадь: "НАДИЯ ГАРМАШ", - прочитала вверху на первой страничке, и дальше, немного пониже, старательно выведенными буквами: "СТИХОТВОРЕНИЯ". Пожелтевшие, выцветшие странички... Почерк у Надийки неровный, прыгающий. И вся она, вся наивная, чистая - в этих порывистых, взъерошенных строчках. Знакома Маринке эта тетрадка, не раз читала.
Вот про отца:
Ты забыл о нас,
Ты ушел от нас.
Нет дороги тебе назад!
Это у Надийки самое больное: плакала, когда впервые читала Маринке.
А вот про любовь:
Хмурься, туча, расти из ночи!
Ветер ночи, о буре пой!
Что ж ты смолк?
Почему не грохочешь,
Гром полночный, любимый мой?!
Я люблю тебя, ветер буйный,
Ветер ночи!..
"Песня про школу", "Халхин-Гол", "Маринке", "Мама"... А это что? Строчки длинные, даже изгибаются книзу в конце, вместо названия - три звездочки. Чуть ниже, в уголке, посвящение: "Ч------ву".
Что ж это за фамилия, семь черточек между первой и последними буквами?..
Нет, это не про Дмитрия... Маринка перебрала в памяти всех знакомых ни одной фамилии на Ч. В кого же все-таки была влюблена Надийка?
В комнату вошла тетя Ганна с Маринкиной корзиночкой:
- А ну-ка, девка, помогай.
Банку со смальцем старательно завязали сначала бумагой, потом тряпицей и поставили на дно корзинки. Возле банки примостили мешочек узенький, из рукава Надийкиной блузки. Это гречка.
- А теперь будем маскировать. С этим Андроном, - Ганна в сердцах даже плюнула, - ну никакого житья, да и только. Все, что ни увидит, все тянет для "немецкой армии". "Нам, - говорит, - помогли, освободили, а теперь мы должны помогать".
Банку и мешочек засыпали семечками подсолнуха, а сверху еще и несколько бураков положили.
Маринка не смогла сдержаться, взяла с этажерки фотографию:
- А чей это у вас портрет? Не Дмитра ли?
- Дмитра, - вздохнула Ганна, - да это я... Как Надийки уже не стало, у Макаровны выпросила...
- А для чего? - не утерпела Маринка и тут: же выругала себя в мыслях: "Нашла когда выспрашивать! Надоеда несчастная!"
- Для чего?.. - Женщина понурилась. - Да так... Надийку мою он уважал. Я у нее уж и спрашивала как-то: "Он ли зятем будет?" Да она разве что скажет...
"Ясно... - Маринка поставила портрет на место, - значит, и тетя Ганна не знает ничего..."
- Ну, я уже пойду, пожалуй. Спасибо вам, тетя Ганна, за все спасибо. До свидания!
- Бывай здорова. Чем могу - всегда рада помочь. Приходи еще.
- Приду.
- Так обязательно приходи!..
Назад идти уже тяжелей: в правой - корзинка, в левой - костыль. И к тому же опять метель началась, снег мокрый, так и лепит. В двух шагах ничего не видно.
Бредет Марина, а Надийка никак из головы не выходит. Была бы жива, можно было и про Михаила рассказать. Как-то он там? Ей хорошо, она вон как наелась, а у хлопца с утра ни крошки. "Скорее! Скорее!" - подгоняла себя. Возле моста сгоряча наскочила на какого-то человека. Глянула и обомлела: Андрон!..
В картузе, в ватнике, в старых сапогах. Лицо толстое, обрюзгшее, вид растерянный, совсем не полицайский. Остановился, протер очки, странно как-то, пристально-пристально посмотрел. Повернулся и пошел.
Вот те на!
Маринка тоже пошла. Через минуту оглянулась - стоит! Стоит и смотрит вслед...
5. АНДРОН АНДРЕЕВИЧ
Несколько раз оглядывалась: не идет ли следом? Нет, вроде своей дорогой подался. Только за мостом вздохнула спокойнее.
Андрон. Андрон Андреевич...
В сорок первом, перед самой войной, перебрался он в их село из города. Учился в университете. "Освободили, - говорил, - с четвертого курса по состоянию здоровья. Сердце у меня..." В Опанасьевке поселился у своего отца-пенсионера, бывшего учителя. С собой целую библиотеку привез, два дня разбирал. Соседские мальчишки хотели помочь - отказался, попросили что-нибудь почитать - не дал. А когда все уже разместил, расставил по полочкам - начал всех приглашать. Нравилось ему удивлять: достанет из шкафа, бережно положит на стол и стоит наблюдает, какое впечатление произвела на гости интересная, редкая книга...
Была у него и Маринка, Надийка затащила. "Там, - убеждала, - "такие книги, такие книги - закачаешься! А стихи какие!"
Жил Андрон Андреевич при школе, в домике для учителей. До сих пор в ее памяти высокие двери, надраенная до блеска медная табличка - целая скрижаль. Под старинной виньеткой выгравировано:
"ЧЕБРЕНКОВ"
...Чебренков?
Маринка даже остановилась от неожиданной догадки. Постой, постой... А может, это и есть тот самый Надийкин "усталый друг" - "Ч-------в?" Семь черточек, семь букв между первой и последней... Не хотелось верить!
Хромая по сугробам, то и дело отдыхая. Маринка долго вздыхала, удивлялась, обдумывала и так и эдак свое нерадостное открытие.
Надийке нравился Андрон... Что ж, и для Маринки не всегда он был Андроном, был когда-то и Андроном Андреевичем - интересным и даже загадочным. Этаким опанасьевским Чайльд Гарольдом.
Я люблю тебя, ветер буйный,
Ветер ночи...
"Эх, Надийка, Надийка... - словно к живой обращается Марина к безрассудной подруге. - Не буран и не ветер он, а болотный смрад... Бедная ты моя поэтесса...
