Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)
– Поднимай!
– Да ну ее! – сказал Врач.
– Поднимай! Хоть и теплая, а выпей.
– Да я и холодную не пью, – признался Врач.
– А ты выпей… не так страшно будет… – загадочно намекнул Рубик.
И спросил у татарина: «Как там в погребе у старика?»
– Как весной под Магаданом.
– И замок надежный?
– На все сто.
Вопрос был решен.
Депрессивный принц расслабился.
Рубик и слабоумный тоже расслабились.
Рубик полез за огоньком в костер, но, оказывается, у наглого Врача имелись свои соображения. Во-первых (это потом выяснилось), он не хотел в холодный погреб, во-вторых, его совершенно не устраивала весна под Магаданом, ну а в-третьих, его просто взбесило мое неожиданное превращение в какого-то Шурку Воткина. Вон Ботаник сидит с бандюгами, этого, что ли, мало? Ну и родственнички. Прямым ударом в нос Врач опрокинул слабоумного в костерчик. Взметнулись алые искры, слабоумный страстно заголосил. Депрессивный принц попытался вскочить, но попал прямо под головню, которую я выхватил из костра. Морда у принца сразу закоптилась. Бросив головню, я ловко врубил Рубику по ушам. С двух рук, как учил Роальд. В спортзале у меня плохо получалось, но тут на все сто. Рубик охнул и сел в траву. А вот с татарином так сразу не получилось. Хитрый татарин попался. Я целил ему по зубам, а все время попадал по костистому лбу. Врач это заметил и деревянным половником выплеснул на бритую голову татарина целый литр кипящей похлебки. «Аха!» – завопил татарин и прыгнул в колючий куст шиповника. Врач был в полном восторге:
– Выходи, выходи, падла!
35– Да и то. Ты выйди, Фарит!
36Голос прозвучал ласково.
Мы обернулись. Все сразу обернулись.
Седой усатый человек откинул помятую дверцу «тойёты».
Наверное, он там спал, не знаю. По крайней мере, никто его не беспокоил.
Глаза голубые, карабин «Барс» в руках. Джинсы. На голом теле джинсовая жилетка. «Мултумесц!» – ласково улыбнулся он Ботанику, и всем сразу стало ясно, кто тут из Трансильвании. Правда, не к месту затрещал в моем кармане мобильник. Я хотел выключить телефон, но румын ласково разрешил:
– Да ладно, чего ты? Давай ответь. Ждут ведь люди.
Косясь на него, я прижал мобильник к уху. Какая, к черту, Белокуриха? Я не сразу допер. Потом обрадовался, что Лина далеко, что ее нет с нами. Золотые кудри, васильковые глаза, ротик с припухлыми от страсти губками… она бы понравилась румыну…
«Откуда звонишь?»
«Из дому. А ты?»
«А я из мира животных».
«Кручинин! Ну, зачем ты так?»
Золотые кудри, васильковые глаза… Ничего общего с куртизанкой-партизанкой… «Ва рог…» Я не хотел, чтобы румын тоже начал бы говорить с Линой, поэтому метнул мобильник в костер. Моя вещь, что хочу, то и делаю. Румын наклонил голову, и две глубоких морщины пересекли левую, хорошо выбритую щеку.
– Говоришь, утопили твою деревню?
На меня он не смотрел. Спрашивал Врача.
– Ну, зачем вы тут начали махаться? Тоже мне… Выпили бы, подружились… Бунэ сеара, тата! – кивнул он Ботанику, поднявшему голову. И опять покивал Врачу. – Даже не знаю, как буду оттаскивать от вас Рубика, он ведь сейчас очнется. – И приказал: – Фарит, налей им по полной!
Под прицелом карабина не спорят.
Я жадно выпил всю кружку. Врач пил медленнее, но тоже споро.
Утирая кровь с разбитого лица, невнятно что-то урча, поднимался с земли Рубик. Депрессивный принц, странно хихикая, обмывал в ведре с водой закопченную, как у лося, морду. Слабоумный, повизгивая, все кружился и кружился вокруг меня, но ударить боялся. «В погреб их!»
Глава VIII. «В томате вьется скользкий иезуй…»
Не то чтобы холодно.
Но противно. Мышиный помет, плесень.
Стены в пористом, грязном на ощупь льду. Картонные коробки, отпотевшие стеклянные банки. «С хлыстами и тростями люди здесь лазали в яме». Балки из горбыля, на ощупь – покрыты прогнившим брезентом. Татарин, видимо, считал это мрачное сооружение надежным, но на самом деле погреб был слеплен на скорую руку.
А вот нас с Врачом отделали от души. Под ритм «Нонино».
Несколько раз я случайно слышал эту «Нонино» – на Муз-TV. Она мне не сильно запомнилась, но румын насвистывал классно. Знал, падла, что музыка поднимает настроение.
Во ржи, что так была густа, гей-го, гей-го, Нонино,
легла прелестная чета, гей-го, гей-го, Нонино…
– Голова кружится.
Врач сплюнул. Потом спросил:
– С чего ты сменил фамилию? Какой еще Шурка Воткин?
– С такими вопросами только к Роальду. Лучше помоги понять, как с ними оказался Ботаник.
– Ну, это-то как раз ясно. Сам говорил, что твой будущий родственник страдает временными потерями памяти. Ходит себе такой человек, ведет себя как все, общается, читает газеты, пересказывает их содержание, все у него тип-топ. Но однажды, ни с того ни с сего входит в собственный подъезд и напрочь забывает, кто он и куда идет. Сколько твоему Ботанику? За семьдесят? Ну вот, я так и думал. Возрастная и алкогольная перегрузка. Спазмируются сосуды энцефалона. «У нас в деревне одна старушка книжки Чехова обожала, – почему-то вспомнил он. – Когда умерла, положили ей в гроб томик с самыми любимыми рассказами. Вдруг там время найдется?»
Он подумал и добавил: «А очки положить забыли».
38Наверху послышались приглушенные голоса.
Звуки доносились через вентиляционную трубу, мы подползли к ней.
«Да были у меня ключи. Что я, совсем, что ли, того? Ключи на гвоздике висели. У дверей…» – «Уронил, значит, – гнусно возражал татарин. – Ты, Степаныч, иди поспи. Тебе надо поспать. А ключи, куда они денутся?»
Голоса отдалились. На берегу взревел генератор.
Видимо, Рубик приказал подать в бывший Дом колхозника свет.
«Для позументной маменьки», – клацал зубами продрогший Врач. Под тяжелой кадушкой он нашел пару тяжелых отсыревших березовых брусков. Страшное оружие. Я осторожно похлопал бруском по ладони. Не дай Бог получить таким по башке. Потыкал в провисшую, как пивное брюхо, кровлю.
– Так и думал. Брезент. Гнилой. Кулаком пробить можно.
– Даже не думай, – просипел из темноты Врач, кажется, он сорвал голос. – Завалит.
– Откопаемся, – бодро возразил я. – Брезент наверху присыпан опилками. Вот мы под брезентом и выползем наружу, а? Главное, не чихать.
39Но чихал Врач с остервенением.
Подминал локтями влажную гниль, размазывал по плечам какую-то пакость.
