Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)
Глава VI. «Это шествуют творяне…»
28Сойдя утром с теплохода, хмурые и беспокойные после всего выпитого, мы никакой разумной жизни в окрестностях базы не обнаружили. Покосившаяся поскотина на опушке. Сероватый лишайник на серых жердях. Белый песок, весело рассыпанный под соснами. У заброшенного навеса – пирамида черного рассыпающегося угля, прямо какой-то ужасный потусторонний Египет. А хозяин бывшего Дома колхозника, нынче базы отдыха, был мертвецки пьян. А ведь еще на теплоходе Врач уверял, что Степаныч (этот самый хозяин базы) завязал, такая у него огромная сила воли. Может быть. Но сейчас Степаныч был так пьян, что будить его не имело смысла. В его неуютной комнатушке пахло сухой пылью, в глиняном горшке умирало дерево-ректификат, так мы решили по запаху. На бревенчатых стенах проглядывали сквозь слой пыли любительские натюрморты: хилые сибирские фазаны, понурые тетерева, озабоченные рябчики. Сам Степаныч, хозяин базы («у него огромная сила воли»), валялся лицом вниз на старом черном клеенчатом диване.
Мешать мы ему не стали.
Сами выбрали домик поближе к поскотине.
Выгрузили на веранде продукты, Врач выставил коробку с пазлом.
Ну почему все чудесное всегда происходит в Австралии или в Гане, а не в таких вот заброшенных домах колхозника? – думал я, отмахиваясь от случайного комара. Почему Архиповна предпочитает дальние страны, а не едет, скажем, в Бердск, где я запросто мог отыскать ее на пляже. Что с того, что откроют они с этим Бредом Каллерманом очередную возможность существования иной, внеземной жизни? Все равно это в Австралии…
Запах перестоявших грибов. Стеклянные стрекозы.
Мудрить мы не стали. Перекусив, выпив по маленькой, упали на нагретые солнцем спальники и уснули. И снились мне какие-то огромные пространства. Их пронизывал свет, но они оставались темными, такими были огромными. От квазара до квазара – миллиарды световых лет…
29– Эй, евреи!
Из-за рассохшихся перил террасы смотрел на нас слабоумный.
Я страшно обрадовался. Куртизанка-партизанка нисколько не привирала.
Наивные глазки, нелепые косые бачки, запущенная щетина. Лариса Осьмёркина запомнила каждую деталь: даже эту почерневшую от пота фальшивую цепь на шее… застиранную рубашку в горошек… Человеку с такими наивными глазками апории Зенона вряд ли доступны, тем более что совсем недалеко, у покосившейся поросшей лишайниками поскотины, курили еще двое. Побитая иномарка устало упиралась погнутым бампером в телеграфный столб, правая фара высыпалась. Покуривая, мужики лениво поглядывали в нашу сторону, а еще один вразвалочку шагал к дому Степаныча.
– Чего тебе?
– Нам бы веток сухих.
– Хочешь поговорить об этом?
– Ты что? – обиделся слабоумный. – Ветки нужны.
– Ну, иди, собирай, – разрешил Врач. И ободрил слабоумного: – Со скоростью, превосходящей все последние изобретения.
Слабоумный перекрестился. Кажется, он не совсем понял Врача.
А меня поразил номер иномарки, уткнувшейся в столб поскотины. 77–79. «Тойёта-Королла». Именно этот номер назвала Роальду Осьмёркина.
– Эй, евреи!
– Чего тебе?
– Нам бы веток.
– На кухне газ есть.
– Он пахнет. – Слабоумный показал грязный палец.
– «Эти апотропические ручки!» – восхитился Врач. И спросил: – Ты когда в последний раз обращался к врачу?
– Не помню, – удивился слабоумный. – А что?
– Здорово запустил болезнь. Наверное, не слыхал об Арнольде?
– Да ты что? – ужаснулся слабоумный. – Никогда не слыхал. А что?
– А то! – сказал Врач. – Был у меня приятель. Звали Арнольд. Еврей лютый. Шел с работы, увидел толпу, как раз местные патриоты вышли на борьбу с жидами и масонами. На трибуне – тучные бабы в кокошниках, с топорами в руках. У микрофона – боевой лидер. Маленький, горбатый, кашляет. Продали жиды святую Русь! Арнольд начал проталкиваться к трибуне. На него шипели, но не останавливали. Так он поднялся на трибуну и попросил у боевого лидера микрофон. Тот остолбенел. «Люди добрые! – сказал Арнольд. – Знаю я, знаю, как примирить вас всех с евреями!» Тучные бабы в кокошниках побледнели от таких слов, сладко прижали к грудям тяжелые топоры. «Если ты о гафниевой бомбе, русскоязычный, то есть у нас и такая, не сумлевайся!» – «Я не о бомбе. Я о любви». Патриоты замерли. И тогда Арнольд возгласил: «Люди! Возлюбите евреев!» От таких его слов самая тучная баба уронила топор на ногу боевого лидера и заплакала от беспомощности.
– Ты чего это? – совсем растерялся слабоумный.
И крикнул мужикам у машины:
– Рубик!
– Что тебе?
– Они не хочут.
– Чего они не хочут?
– Сухие ветки таскать.
– Ну так скажи им, что я сказал.
– Я им говорю, а они все равно не хочут.
– Тогда сам таскай! – невежливо отозвался Рубик.
Слабоумный обиженно заморгал. Но я ему не сочувствовал.
Как раз в этот момент солнце спряталось за сосны, сладостно зашипело в вечернем море, и освобожденным от блеска зрением я увидел еще одного человека. Он сидел под сосной, в стороне от машины. Раскладывал ветки на старом кострище, обламывал сучки, тихо и блаженно улыбался. А левой рукой отгонял вьющуюся перед ним бабочку. Настоящий ботаник, не какой-нибудь. И вместо того, чтобы сидеть дома с Натальей Николаевной, он почему-то делил компанию с людьми, как-то не вызывавшими у меня доверия.
30– Эй, евреи!
– Чего опять?
– Разменяйте сотку.
Слабоумный протянул через перила стодолларовую купюру.
Впрочем, такой она была только для идиотов. Цифры явно были наклеены. И не очень удачно. «Это шествуют творяне, заменивши дэ на тэ». Врач рассматривал слабоумного с наслаждением.
– Много у тебя таких бумажек?
– Я бы еще принес, но больше нету.
– А почему цифры клеем наклеены?
– А как нужно? – заподозрил неладное слабоумный.
– Напечатано должно быть. Специальной краской. Не знаешь?
– Да что это у тебя то наклеено, то напечатано! – обиделся слабоумный. – Ошиблись, наверное.
– Кто ошибся?
– Америкашки.
– Вот у них и разменивай.
Слабоумный обиженно поморгал.
Боком-боком стал отодвигаться от домика.
Не выпускал нас из виду, видимо, чем-то мы его насторожили.
Явно хотел посоветоваться с авторитетами. «Папася, мамася!» Я страшно боялся, что в проем растворенной настежь двери он вдруг увидит нашу коробку с пазлом. Не знаю почему, но боялся. Толкнул Врача: «Видишь возле машины татарина?» Врач кивнул. «Так вот, – шепнул я, – вчера в «реанимации» он грузил пиво…»
