Герберт Циргибель - Иной мир
Иоганн Себастьян довольно подмигнул мне. Мы поднялись, и он вывалил рыбу на блюдо. Затем он позвал своих дочерей, и они чистили рыбу, а Анна Магдалена в это время чистила картошку…
— Почему картошку? — оборвал его Чи. — Если я правильно проинформирован, тогда картофель еще не был распространен в Европе. Здесь что-то не так, Паганини.
Тот запнулся, затем со злостью ответил: «Тогда ты продолжай, я больше ничего не скажу».
— Расскажи нам историю до конца, Дали, — сказала Соня, — это хорошая история.
Он лишь упрямо закачал головой. Возражение Чи относительно картофеля расстроило его. На меня его наивное, детское повествование подействовало примиряюще. Я сказал: «Я не хотел тебя только что обидеть, Паганини, извини».
— Я должен работать, — ответил он, — сейчас у меня невероятные идеи. Сейчас я создам новую фугу, я хочу озвучить хаос Вселенной, я …
Он затих, его лицо сморщилось в гримасу.
— Мертвецы оживают!
Во входном люке появился Гиула.
Он смущенно сказал: «Я желаю вам хорошего Нового года».
В нашей радости его неожиданным появлением мы на мгновение словно языки проглотили.
— Гиула, проклятый сорванец! — наконец воскликнул я. — Ты заслуживаешь хорошей взбучки.
Соня подплыла к нему и поцеловала его. Он покраснел. Чи сказал: «Значит ты выдержал, да? Ты стал разумным?
— Да, Чи.
— Все люди празднуют в эти часы Новый год, — сказала Соня, — и сейчас у нас тоже есть причина для того, чтобы позволить себе немного вина.
Она выбралась из кабины, чтобы принести кое-что из нашего запаса.
Гиула внимательно посмотрел на меня. «Стюарт, что с тобой случилось? Почему твои волосы белые?»
— Я их покрасил, Гиула, — пошутил я, — я хотел тебя удивить.
— Мы живем в мире белых волос, — закряхтел Паганини, — если ты внимательно посмотришь на меня, то и меня найдешь несколько седых прядей.
— У него сегодня изумительная фантазия, — сказал Чи. Это после долгого времени был первый раз, когда между нами царила дружественная атмосфера. Даже Паганини теперь хотел остаться с нами. Соня принесла еще прочие сладости, шоколад и фрукты. К нам пришел кусочек Земли. Мы наполнили наши бутылочки. Я сказал: «Первый глоток за Землю, за прекрасную и самую лучшую планету, которая только есть во Вселенной».
— За Новый год, который вернет нас домой, — добавил Чи.
Мы выпили, и Паганини с удовольствием осушил бы всю бутылку одним глотком. Соня помешала ему сделать это. Он снова стал задиристым, настаивал на своем. В нем была странная жадность, жажда наслаждений, которую я раньше не наблюдал в нем. Его травма, казалось, пробудила в нем самые низменные инстинкты, и он злился, если кто-то противоречил его воле. И сейчас, когда Соня призывала его пить размеренно, он обиженно пыхтел. Затем он поднял свою бутылку и с пафосом закричал: «Я пью за неизвестную планету во Вселенной, на которой живут одаренные разумом существа; существа, которые не грозятся уничтожить друг друга. Люди на Земле — патологическое развитие. Было бы плачевно, если бы природа создала только таких жадных до власти, властолюбивых существ как род, к которому мы принадлежим. Сейчас на Земле они играют Девятую симфонию. „Обнимитесь, миллионы!“ — Но каждый чувствует, что он под угрозой другого и в правой руке держит плутониевую бомбу. Патологическое развитие — этот человек, да здравствует неизвестная планета во Вселенной».
— Так говорит варвар, — сказал Чи. — Утешает то, что эти мысли возникли в больном мозгу.
— Ну да, — сказал я, — я не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, чтобы постоянно жить в этом мире. Если понимание необходимости — разум, тогда я по-своему не более разумен, чем Паганини.
— Не нужно ломать над этим голову, Роджер, — сказала Соня. — Мы живы, и это все.
— Постоянно одна и та же тема, — пробормотал Гиула.
— Мы вернемся на Землю, — сказал Чи, — эту надежду я никогда не потеряю…
— Надежда и любопытство, а этом вырос род людской! — изрек Паганини. — Он постоянно надеется — изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение…
— Однажды мы вернемся на Землю, — повторил Чи и обосновал новую теорию об этом возвращении. Его оптимизм был достоин восхищения. Он уже почти рассчитал нашу орбиту вращения вокруг Солнца. В определенной точке мы должны были выстрелить наши капсулы. Согласно его убеждению, капсулы могли бы приблизиться к Земле. Мы слушали его, но его выкладки произвели на нас незначительное впечатление.
Гиула сказал: «Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что больше не может быть возвращения, Чи. Воспоминания — это все, что нам осталось. Какое ваше самое прекрасное воспоминание о Земле? Я думал об этом, но нет ничего, о чем бы я мог особенно вспомнить. Даже самое худшее в моей памяти о прошлом еще чудесно. Все было прекрасно.
Его вопрос пробудил прошлое, сон нашей жизни. Да, все было прекрасно, и все же были моменты, которые были по-особенному полны жизнью. Я подумал о моем мальчике, о домике, о моем друге Александре Вулько, о незабываемых минутах на озере Нясиярви. Я мог бы рассказать об этом, но как можно передать словами такие ощущения?
— Ты прав, Гиула, — сказал я,
— Все было прекрасно.
— А ты, Соня?
Она сказала, погрузившись в мысли: «Эти воспоминания каждый носит в себе — есть столько много всего…»
— Есть только одно! — ухмыляясь заявил Паганини. — Я знаю, что на Земле было самым прекрасным!
— Ну?
Он показал пошлый жест.
— Кончай с этим, — сказал я.
— Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем спать с женщиной? — бесцеремонно продолжил он. — Гиула, конечно, не имеет никакого представления об этом o, mahadeo! Святой Тагор! О, Будда и все сопутствующие боги, нет ничего прекраснее, чем раздевать женщину, чувствовать ее кожу и ложиться с ней в постель… Чи, будь честен, разве это было не чудесно?
Чи ответил с усмешкой.
— Я не хочу утверждать обратное, Паганини, но нам не стоит вспоминать об этом.
— А ты, Чи, — спросил я, — какое твое самое прекрасное воспоминание?
Он задумался.
— Что мне на это ответить? С нашей точки зрения можно восхищаться всем. Странным образом мне приходит в голову детский сад.
— Детский сад?
— Да. Рядом с нашим институтом находился детский сад, мимо которого мне всегда приходилось проходить. Я регулярно останавливался на пару минут и смотрел, как играют дети. Иногда у меня даже были с собой сладости, они меня уже знали. У меня часто перед глазами эта картина, как они бесятся вокруг меня и смеются. С тех пор я сам мечтал о том, чтобы самому иметь детей.
