Герберт Циргибель - Иной мир
Чи покачал головой. «Я не понимаю ни слова».
— Зато я понимаю, — вдруг сказал Дали Шитомир, — ты поймал индийскую передачу, вероятно Калькутту.
Мы уступили ему место, и он напряженно слушал. Порой слова заглушались полностью другими звуками.
— Что они говорят? — шепотом спросила Соня. Паганини не ответил. Он продолжал слушать, и мы не решались сделать вздох. Затем мы сжались. Снова был назван наш корабль, а затем два имени: Михаил Ковтун и Роджер Стюарт. Мое имя. Это было как во сне, они назвали мое имя! По всей видимости, были названы и имена других.
— Вы слышали? Они упомянули Мишу и меня, — потрясенно сказал я. — Паганини, что он рассказывает, скажи же …
Индиец вдруг засмеялся. Это было типичное хихиканье сумасшедшего, которое могло привести меня в бешенство. Я схватил его за его тонкие руки.
— Прекрати смеяться, сейчас же прекрати! Скажи нам, что ты услышал!
— Сначала отпусти, Стюарт, — сказал он.
Я отпустил его. Все еще ухмыляясь, он объявил: «Мы мертвы. Они прочли наш некролог. Согласно их расчетам „Чарльз Дарвин“ упал на Луну».
— Он болтает чушь! — воскликнул Чи, — не верьте ему. Соня, уведи его, у него, кажется, снова приступ.
Чи сказал это только потому, что он знал, что его оптимизм потерял бы всякую правдивость, если бы болтовня больного оказалась правдой. Из динамика снова донеслись слова. Словно в экстазе, Паганини прислушался, dзатем прозвучала музыка.
— Отвратительно, — проворчал он, — очень плохо. Жаль, что я не передал первую часть моей симфонии, она была бы самой лучшей похоронной музыкой. Самой достойной, понимаете вы? Именно в первой части я проработал много переплетений с Землей…
— Хватит о твоей дерьмовой музыке! — крикнул Гиула. — Мы хотим знать, о чем шла речь.
— Расскажи, — попросила Соня.
— Я уже сказал, — заверил он. — Мы упали на Луну, нас там искали, но нас там не нашли. Теперь в нашу честь возводят обелиск. Мы вошли в историю. Братья, мы стали бессмертными, и нас убьют ударом камня — памятником. Если бы они сыграли музыку получше…
— Я не верю ни единому его слову, — сказал Чи, — и вы тоже не должны принимать его болтовню всерьез.
— Но я принимаю ее всерьез, — ответил Гиула. — Почему ЦУП прекратил звать нас? Если бы они приняли наши сигналы, тогда бы они ответили.
Его слова меня словно хлыстом ударили. Голос логики был безжалостным и неопровержимым. Чи сказал в нашем молчании: «Я не сдаюсь. Мы приблизимся к Земле, и нас найдут».
— Ты лжешь, Чи, — кряхтел Паганини, — ты сам прекрасно рассчитал. Через триста пятьдесят четыре года мы приблизимся к Земле. Я прав, Стюарт?
— Да, — сказал я.
— Но это же невозможно, — прошептал Гиула, — Чи, это не может быть правдой.
Чи молчал.
— Нет пути назад! — крикнул индиец. — Мы живем в вечности. От этого я не стал несчастным, потому что нас не забудут, если мы вовремя выйдем из корабля. Там мы умрем чисто. Через сотню или тысячу лет нас найдут, свежих, чистых — как Миша, которого вы привязали снаружи. Мы будем спать под музыку сфер мириада солнц. Это небо, о котором люди мечтают тысячелетиями…
— Уберите же, наконец, этого идиота! — ожесточенно крикнул я. Я был близок тому, чтобы закричать или заплакать. Соня что-то прошептала ему на ухо. Он последовал за ней в лазарет. В динамиках все еще трещало. Чи выключил приемник.
— Господи, — прошептал Гиула, — они прекратили наши поиски, они сделали нас героями. Но я не хочу быть героем, я никогда не был героем…
Было похоже, что у него на глазах наворачивались слезы.
— Не хватало еще, чтобы ты еще начал молиться, — укоризненно сказал Чи. — Предположим, что они действительно еще не обнаружили нас — тогда нас найдут потом. Почему мы должны сдаваться? У нас на борту есть все, что необходимо для жизни. Однажды они нас обнаружат.
— Ты сам в это больше не веришь, Чи, — сказал я.
— Я верю в это, — заверил он. — Во что нам еще верить, как не в наше спасение?
— Я больше не участвую в этом безумии. Объявлены погибшими — сейчас действительно все закончилось…, - тихо простонал Гиула.
— Он даже не уверен, сказал нам Паганини правду или нет, — возразил Чи.
Гиула оставил свое место.
— Ты куда, Гиула? — подозрительно спросил я.
— В мою каюту.
Я удержал его.
— Дай мне ампулу.
— Нет, — сказал он и вырвался. — Пусть каждый увидит, как он может справиться с этой жалкой жизнью. Я больше не могу.
Я хотел подойти к нему, но Чи оттащил меня назад и сказал:
— Оставь его, Стюарт, это тоже что-то вроде сумасшествия, против которого мы бессильны. Он думает, ему хватит мужества, чтобы заснуть. На самом деле он самый жалкий трус, которого я только встречал в жизни. Намотать десять-двенадцать витков вокруг Луны и затем вернуться обратно чествуемым героем, на это хватило его мужества. Но с этим справился бы любой старик. Почему ты не пройдешь через шлюз, Гиула? Или ты думаешь, что мы оставим тебя при себе и, может быть, еще законсервируем тебя рядом с Мишей? Нет, так мы нашего командира не опозорим. Он принес себя в жертву — и ради тебя тоже. Я скажу тебе, мы вернемся. И тогда мы сообщим о трусе. Ступай, проглоти эту штуку, а потом мы тебя запульнем в космос. От тебя ни следа не останется, я клянусь тебе!
Гиула с ужасом посмотрел на него, на его лицо показывало неуверенность. Но затем он освободился от стенки и ни говоря ни слова исчез в своей каюте. Мне было очень жаль, но я знал, что было бессмысленно уговаривать его.
— Больше не волнуйся о нем, — сказал Чи, — возможно, он еще образумится. Он должен в одиночку справиться с этой проблемой.
— Он не образумится, Чи. В нем поддерживала жизнь лишь твоя надежда.
Я содрогнулся от мысли, что Гиула мог бы сейчас проглотить ампулу и умереть через несколько мгновений. Разве я не обязан был бы помочь ему, как самый старший на борту? Но Гиула был не ребенком, и пребывание в этой преисподней ничего общего не имеет с мужеством и трусостью. Логика оправдывала его. Жизнь только тогда имеет смысл, когда есть ради чего жить. Ради чего на здесь жить?
Тридцать первое декабря
Я не могу попасть к нему, он заперся. С десяток раз я попытался поговорить с ним. Ответа не было. Он уже сделал это? Я поговорил об этом с Чи. Мы хотели подождать несколько дней. У меня угрызения совести. Не должен ли я был отговорить его от его намерения? Сегодня утром Соня как-то странно посмотрела на меня. Мне показалось, что на ее лице читался упрек и сказал: «Почему ты смотришь на меня, Соня? Мы все будем виноваты, если он решится. Он, в конце концов, не маленький…»
