Андрей Сердюк - Вложения Второго Порядка
-- Не плохо... Можно сказать, что даже хорошо... А, знаешь, я помню тот вечер, и ту шелковицу помню... я тогда у деда нож спёр... в ствол метал его, пока разноцветные пластинки наборной рукоятки не разлетелись... В корнях той шелковицы я его остатки и прикопал... Боялся - влетит....
-- В тот вечер отец читал какую-то книгу... вслух....
-- Про басмачей, про клинок бухарского эмира, - на нём схема была, где сокровища искать.
-- А я не помню... помню только голос...
Зотов замолчал, - из темноты раздался жутковатый звериный вой. Когда он затих, всё ощущалось уже немного иначе.
-- Койот? - спросил Зотов.
-- Наверное, чанчо, - пожал плечами Зотов, встал и вытащил кольт из кобуры.
Но из-за камней, осторожничая шагом, вышла худая дворняга, в генеалогическом древе своём имеющая, видимо, восточно-европейскую ветвь. Псина - зверь, опасалась огня, но... запах жареного мяса...
Зотов спрятал кольт, и швырнул собаке кость побольше. Пёс отскочил, лёг в позу сфинкса и гордо отвернул морду. Но всякая гордость имеет границы...
И было хорошо: потрескивали пожираемые огнём коряги, навалившись на костомаху, урчал пришлый пёс, шуршали в жухлой траве бессонные ветры, на дне ночи шелестели показушные звёзды, - и плыли поднятые дымом ввысь воспоминанья...
Зотов, бывший в последних двух своих прошлых жизнях последовательно птицей кондор и тибетским пастухом, не мог ни оценить всю красоту этой редчайшей мелодии доставшегося на халяву момента.
Не мог ни посмаковать.
Да, - было хорошо.
Но вдруг псина, получившая по рождению возможность, в отличие от людей, видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, напряглась, навострила уши, ощерилась, и звонко, - честно отрабатывая кормёжку, - залаяла на стремительно накатывающиеся облако пыли, которое в близи оказалось всего лишь грязным старым внедорожником-пикапом.
За рулём притормозившей машины сидел жгучий латинос с выцветшей банданой на голове. Рядом с ним - его спутница, может, красавица, а может, нет, - её лицо скрывал защитный треугольник когда-то пёстрого платка. В кузове стояли ещё двое - тёмненьких, в широкополых шляпах, с недобрыми лицами, - причём оба с карабинами.
В каждом взгляде четырёх пар горящих мексиканских глаз читался вопрос.
Зотов встал, и во второй раз за ночь вытащил кольт, - дружно, в унисон щёлкнули затворы боевых карабинов.
Но Зотов швырнул оружие на землю и объявил всем присутствующим, вытянув вперёд безоружные руки: "За меня Эдик Хо слово сказал".
В ответ - молчание.
Молчание, как губка, впитывало время.
Молчание вытянуло ночь в тонкую звенящую струну.
Молчание наполнило сердце тревогой, но - не отчаяньем.
"Эдик Хо, - повторил Зотов, - Comprende?"
"Si", - тихо ответил на этот раз вожак и завёл мотор.
Девушка махнула рукой, парни опустили стволы и ночной патруль, безбожно пыля, продолжил свой дозор в иных пределах.
"Теперь ты понял, какое слово имели в виду философы школы стоиков?" - задал риторический вопрос Зотов и поднял свой пистолет. Стряхнув с него пыль, он подошёл к костру и выстрелил в него восемь раз.
И огонь погас.
"Мне туда, - сказал он, махнув в сторону, где железная дорога врезалась в горизонт, потом махнул в сторону дохло мерцающих городских огней, - а тебе туда". Потом присел на корточки, и сказал трущемуся об его ноги псу, потрепав за холку: "А тебе - не знаю куда". Псина, обдав смрадным запахом из пасти, лизнула его шершавой лопатой в нос.
И каждый пошёл своею дорогой.
Пёс повертел, ничего не понимая, башкой туда-сюда. И рванулся со всех лап за Зотовым, помогая себе изо всех сил своим волчьим хвостом.
Каждый пошёл своею дорогой...
Да только одним путём...
И заметил кто-то, что кольт - семизарядная пушка.
А кто спорит?
Только такие вот неточности и делают фильм культовым, - ну и чего ради тогда исправлять?
48.
Получилось у Зотова всё как-то автоматически.
Здорово.
Ни одного лишнего телодвижения.
Зашёл к дежурному по вокзалу, расписался в каких-то бумагах, получил свои вещи, снёс сумку в камеру хранения, перекусил пиццой в станционном буфете, нашёл место в зале ожидания и затаился.
Рядом сидели два приятеля, два уже созревших во всех отношениях мужика. Худой и толстый. Высокий и низкий. Брюнет и ... А! Нет, - толстый коротышка был лыс!
В командировку они намылились. Отдохнуть от жён, детей и начальства.
Кто сказал: "И любовниц"?
Никто не говорил.
Худой - спокойный как слон - читал, толстый - дёрганный как суслик - по сторонам пялился.
И оба пиво пили.
Пили-пили, да тут видимо толстому скучно стало.
-- И зачем ты этот бред всё время читаешь? - стал он доставать худого.
-- Метод хочу познать, - отмахнулся от толстого худой.
-- Метод чего?
-- Мышления, конечно.
-- Тьфу, тьфу, тьфу... Ты разве не знаешь, Глебушка, что мышлением нельзя утвердить своё существование, - своё существование можно утвердить только действием.
-- Что, Борисушка, бессмысленным?
-- Как минимум, Глебушка. Существование не есть наш имманентный признак, а потому логически недоказуемо. Можешь закрыть свою книгу. Это всё пустое.
-- А что, Борисушка, существование требует утверждения?
-- Это и составляет смысл нашей жизни, Глебушка! А ты думал, вероятно, что обмен веществ? Да? Кстати, там, где я сказал "смысл нашей жизни", конечно, стоит гиперссылка. Ты же понимаешь.
Худой хотел как-то ответить, но вокзальный диктор, что-то такое выдала в эфир, не вынимая печенья изо рта.
-- Чёрт, опять на сорок минут задерживают, - перевёл толстый и заныл: - Чего они хвост по частям рубят... Сказали бы через часа четыре подъезжайте. А пиво-то, Глебушка, закончилось.
-- А кто, Борисушка, пойдёт?
-- А не знаю, Глебушка.
-- А давай, Борисушка, разыграем.
-- Согласен, Глебушка. А во что? Как всегда, - в определенья?
-- Ну, давай. Мы же не обезьяны какие... Только, какой же термин на сей раз препарируем?
-- Мне всё равно.
-- Мне тоже. Спроси вон у парня. Для объективности.
-- Друг, извини, - обратился толстый к Зотову. - Скажи, будь любезен, какое-нибудь слово... существующее... существенное... существительное. А?
-- Какое? - пожал плечами Зотов
-- Ну, не знаю... Чего тебе по жизни не хватает, например?
-- Реальности.
-- Спасибо друг, - поблагодарил толстый и обратился к худому: - Слышал? Начинаешь ты, - я в прошлый раз начинал.
-- Только давай договоримся, реальность определять не через действительность, а через иллюзию, - предложил худой.
-- Не вопрос! - согласился на это условие толстый. - Начинай.
-- Так. Реальность - это иллюзия, состоящая из набора нереферентных знаков, не заставил себя долго ждать худой.
