Сэмюэль Дилэни - Пересечение Эйнштейна (сборник)
— Эй! — Мышонок поднял глаза на Катина. — О чем это она?
— Ш-ш-ш-ш!
— ...вступите в борьбу, суть вещей обнажится. Рабочие, что внизу, иностранцы и те, что будут выглядеть иностранцами. И хотя, Король мечей действительно рушит стены, позади него королеву мечей вы обнаружите.
— Это... Это Руби? Скажи, Тай, ты видишь Солнце?
— Никакого Солнца. Только женщину, темноволосую и могущественную, как ее брат. Ее тень падает...
— От света какой звезды?
— Ее тень на вас и на Принса падает.
Лок покачал рукой над картами.
— А Солнце?
— Ее тень в ночи лежит. Звезды на небе я вижу. Но ни одного Солнца...
— Нет! — не выдержал Мышонок. — Все это глупость! Чепуха! — его пальцы сжались, и Катин отдернул руку. На ней остался след от ногтя. — Ничего она не может предсказать с их помощью! — Вдруг он стал клониться набок. Обутая нога выстрелила в воздух между питомцами Себастьяна. Они рванулись, натянув удерживающие их цепочки.
— Эй, Мышонок! Что ты?..
Мышонок протянул босую ногу к разложенным картам.
— Эй!!
Себастьян осадил взметнувшиеся тени.
— Ко мне! Спокойно!
Его рука металась от головы к голове, поглаживая темные уши и шеи.
Но Мышонок уже поднимался по пандусу над бассейном. И, пока не исчез, было видно, как футляр с сиринксом ударяется по его бедру при каждом шаге.
— Я догоню его, капитан! — Катин бросился к пандусу.
Крылья опали, и Лок встал.
Тай, стоя на коленях, собирала рассыпанные карты.
— Вы двое — на паруса. Линчеса и Айдаса нужно сменить, — подобно тому, как выражение смеха на его лице трансформировалось в выражение боли, интерес выглядел как усмешка. — По своим каютам — марш!
Лок взял за руку Тай, как только она поднялась.
— За то, что в картах ты мне прочитала. Тай, я благодарю тебя.
Себастьян шагнул вперед, чтобы высвободить ее руку из руки капитана.
— Еще раз спасибо.
* * *В коридоре за пандусом по черной стене плыли проекции звезд. Около стены, положив футляр на колени, сидел по-турецки Мышонок. Рука его рассеянно чертила загогулины на коже футляра. Взгляд застыл на движущихся огоньках.
Катин, заложив руки за спину, прошел через холл.
— Что такое, черт возьми, с тобой стряслось? — дружелюбно спросил он.
Мышонок поднял голову, провожая взглядом звезду, выплывшую из-за уха Катина.
— Тебе определенно нравится усложнять себе жизнь. Звезда скользнула вниз и исчезла в полу.
— И, между прочим, что это за карту ты сунул в футляр?
Мышонок от неожиданности вскинул голову и моргнул.
— Я очень хорошо замечаю такого рода вещи, — Катин прислонился к усыпанной звездами стене. Потолочный проектор, воспроизводящий ночь за бортом, отбрасывал пятна света на его круглое лицо и широкий плоский живот. — Это не тот способ изменить капитана к лучшему. У тебя какие-то странные идеи. Мышонок, правда, признаюсь, что они не лишены определенного очарования. Если бы мне сказали, что я буду работать в таком вот экипаже сейчас, в тридцать втором столетии, с человеком, который совершенно искрение сомневается в Тароте, не думаю, чтобы я в это поверил. Ты на самом деле с Земли?
— Да, с Земли.
Катин покусал согнутый палеи.
— Вообще-то, если подумать, действительно, такие допотопные идеи не могут возникнуть нигде, кроме как на Земле. Сразу же, как только начались Великие Звездные Переселения, появились культуры, достаточно сложные и достаточно организованные, чтобы принять учение Тарота. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что в каком-нибудь городишке посреди монгольской пустыни найдется человек, верящий, что Земли покоится на громадном блюде, стоящем на спине слона, который попирает змею, свернувшуюся на черепахе, плавающей в океане. И хотя я рад, что родился не там, это местечко должно быть просто очаровательным. Там рождаются очень эффектные невротики. В Гарварде был один такой... — он остановился и взглянул на Мышонка. — Ты забавный парень. Вот ты управляешь звездолетом, продуктом технологии тридцать второго века, и в то же время твоя голова забита отсталыми идеями тысячелетней давности. Покажи мне то, что ты стянул.
Мышонок засунул руку в футляр и вытащил карту. Он глядел на нее, пока Катин не потянулся за ней.
— Ты не помнишь, кто тебе сказал, что не надо верить Тароту? — Катин рассматривал карту.
— Моя... — Мышонок положил руки на край футляра. — Одна женщина. Когда я был совсем ребенком, лет пяти или шести.
— Она тоже цыганка?
— Да. Она заботилась обо мне. У нее были карты. Такие, как у Тай. Только не трехмерные. И старые. Когда мы скитались по Франции и Италии, она гадала желающим. Она все знала: и что означают картинки, и вообще все. И рассказывала мне. Она говорила, что кто бы чего не говорил, все это липа. Все это фальшь и на самом деле ничего не значит. Она говорила, что это цыгане распространили карты Тарота.
— Все так. Цыгане, по-видимому, перенесли их с Востока на Запад в одиннадцатом-двенадцатом веках. И способствовали их распространению в Европе в последующие пятьсот лет.
— Вот что она говорила мне: карты первоначально принадлежали цыганам, и поэтому цыгане знают — они всегда лгут. И никогда не верят им.
Катин улыбнулся.
— Весьма романтичное примечание. Скажу только вот что: мысль, что все эти символы, пройдя через пять тысяч лет мифологии, являются практически бессмысленными и не имеют никакого отношения к человеческим делам и мыслям — всего лишь отголосок набата нигилизма. К несчастью, я знаю слишком много об этих символах, чтобы отмести их. Однако мне интересно все, что ты сказал. Так эта женщина, с которой ты жил, когда был ребенком, — она гадала по картам Тарота, но настаивала на том, что они лгут?
— Да, — он снял с колен футляр. — Только...
— Только, что? — спросил Катин, когда Мышонок умолк.
— Только однажды ночью, перед самым рассветом... Кругом были одни цыгане. Мы сидели ночью в пещере и ждали. Мы все были очень напуганы, потому что что-то должно было случиться. Взрослые шептались об этом, но когда кто-нибудь из детей подходил близко, замолкали. И в эту ночь она гадала по картам — только так, как если бы они не лгали. А все сидели вокруг костра в темноте и слушали, что она читает по картам. А на следующее утро кто-то рано разбудил меня, когда солнце еще только поднималось над городом. Все исчезли. Я шел не с мамой, а с женщиной, которая гадала по картам. Я никого из них больше не увидел. Те, с кем я шел, вскоре тоже исчезли. И я двинулся к Турции совсем один, — Мышонок в задумчивости провел большим пальцем по коже футляра. — Но той ночью, когда она гадала по картам, я помню, что я был сильно испуган. Они тоже были напуганы, понимаешь? И они не говорили, чем. Но что-то напугало их до такой степени, что они решили спросить совета у карт, хотя они знали, что карты — это липа!
