Евгений Пинаев - Поиск-88: Приключения. Фантастика
Уплатив и штраф, и за вытрезвитель, он пришел в свою комнату, завалился, не раздеваясь, на койку и неожиданно уснул. И увидел Джека Лондона. Даже во сне Юрий Иванович завидовал ему, может, еще более люто, чем наяву. Но сейчас к этому чувству примешивалась еще и злоба на писателя за то, что он заставил своего Мартина Идена работать и голодать, голодать и работать, прежде, чем тот получил признание. Будто все дело в трудолюбии и лишениях — ерунда это! И Юрий Иванович тянулся к Джеку Лондону, чтобы придушить его; но вдруг, в какой-то миг, осознал, что он, Юрий Иванович, и есть Мартин Иден, но тянется не к своему автору-создателю, а втискивается в иллюминатор, обмирая от страха, что не пролезет живот. Когда, проскользнув из душной каюты наружу, он начал медленно, плавно покачиваясь, опускаться в успокаивающую ласковую воду, то обнаружил с изумлением, что стал Мармеладовым, и еще подумал, что это глупо, так как героя этого никогда не уважал, и что лучше бы уж превратиться в Раскольникова. От сильного огорчения оказался он не в море, а на берегу. Была южная теплая ночь, внизу мерно и лениво поднималась невидимая волна, уверенно, но мягко накатывала она на бетон, и тогда белой лохматой гусеницей вырастала под ногами седая пена гребня, приближалась с шумом, и шум этот, возникая из ничего, поднимался до гула, до резкого удара, заглушал на время чистый и экзотически звонкий стрекот цикад. Юрий Иванович, все еще оставаясь и Мартином Иденом и Мармеладовым, узнал во сне и бетон набережной, и цикад, и кипарисы, похожие на черные языки пламени, которые угадывались в сплошной тьме ночи, — так было, когда он с будущей первой, еще студенческой, женой приехал в Крым и сразу побежал на встречу с морем. Во сне Юрию Ивановичу стало легко, радостно, безмятежно, как было радостно и безмятежно в те две счастливые курортные недели, беззаботность и счастье дней которых никогда уж больше не повторялись. Он спал, улыбаясь, и не знал, что по щекам текут слезы.
От них он и проснулся. Первые секунды все еще продолжал улыбаться, но тут же вспомнил все; вскочил, вытер щеки, опухшие глаза, пригладил встопорщившуюся бороду. Чтобы не дать думам обезволить себя, прошел деловито в коридор, на кухню. Хозяйки не было дома. Юрий Иванович стаскал к печке рукописи, публикации и сжег их...
— Да, бойкий писака я был, — повторил он, прочитав еще раз листок сочинения.
Аккуратно сложил его, сунул в задний карман брюк и задумался. Опять увидел Староновск, беспредельную площадь базара, пологий берег напротив Дурасова сада — место, где всегда купались в детстве; школу, вычурную, точно кирпичный торт; свой дом, красивый, будто на открытке.
— Съездить, что ли, на, прощанье? — задумчиво спросил себя Юрий Иванович, и мысль эта понравилась.
Опрокинулся навзничь, подсунул ладони под голову и закрыл глаза. Не спеша шел он пацаном по улицам городка, ощущая босыми ступнями горячую пыль, которая цвиркала фонтанчиками меж пальцев, и, поворачивая за очередной угол, с радостью узнавал то замысловатый, с башенками, с арочными и полукруглыми окнами, весь в потемневших деревянных кружевах дом купца Дурасова, то затейливо выложенный из кирпича Дом культуры — бывшее купеческое собрание, то Дворец пионеров, с его ажурной чугунной решеткой и облупившимся гипсовым горнистом у входа. Воспоминания, которые смаковал Юрий Иванович, наплывали, теснились, наполнялись подробностями, четкими деталями, но все они были светлые, трогательные в своей чистоте и какой-то целомудренности.
Юрий Иванович вздохнул, достал сигарету. Но прикурить не успел.
Кто-то неуверенно постучал во входную дверь.
«Ну и бабуля, — огорчился Юрий Иванович. — Ключ забыла! А если бы я ушел?» Он с кряхтением слез с постели, пошел, отдуваясь, в сени. Открыл дверь, зажмурился от яркого солнца, всмотрелся и остолбенел.
На крыльце стоял интеллигентный, в солидных очках, в светлом костюме, широкоплечий, как атлет, и стройный, точно грузинский танцор, Владька Борзенков — одноклассник, приятель детства, не ставший другом. Юрий Иванович сразу узнал его.
— Здравствуйте, — Владька неуверенно улыбнулся. — Мне сказали, что здесь живет Бодров... Юрий Иванович.
Тот хотел было рявкнуть, что никакой Бодров тут не живет, но передумал: чего ему прятаться, когда собрался уходить из жизни?
— Не узнал, что ли?
— Вы? — заморгал Владька и недоверчиво оглядел его сверху вниз.
— Я, я, — ворчливо подтвердил Юрий Иванович. — Только давай без этих «вы». — Отступил в сторону, пропуская гостя. — Проходи. И не удивляйся тому, что увидишь. «Праздник, который всегда с тобой», так сказать.
Владька проскользнул в сени между его животом и косяком, и Юрий Иванович провел гостя к себе. Тот изо всех сил старался выглядеть невозмутимым и непораженным.
— На, подстели, — Юрий Иванович сорвал со стола газетку, протянул ее, — а то брюки испачкаешь.
Но Владька, обиженно передернув плечами, храбро уселся на черную щелястую табуретку. Юрий Иванович усмехнулся, завалился на койку. Прикурил.
— Как ты нашел меня? — спросил без интереса. — Ведь столько лет — батюшки! — с выпускного не виделись.
— Через справочное, — приятель старательно избегал смотреть по сторонам. Сидел прямой, развернув, как солдат на параде, плечи. — Дали адрес прописки. Зашел к твоей жене.
— Мы с ней больше года не живем, — зевнул Юрий Иванович и вдруг испуганно повернул голову. — Неужто она знает, где я?
— В общих чертах. Приблизительно... А тут я прохожих поспрашивал. А-а, писатель, говорят. Ну и указали.
— Популярность, — Юрий Иванович засмеялся, закашлялся, отчего тело заколыхалось, пружины кровати застонали.
— А ты правда писатель? — Владька все-таки решился, быстро оглядел пустую, как келья монаха, комнату, задержал взгляд на столе, где ни бумажки, ни книжки, ни карандаша, ни ручки.
— Только сегодня роман закончил. Поставил последнюю точку, — Юрий Иванович, все еще всхлипывая от смеха, вытер кулаком глаза. — А ты кто? Доктор наук? Профессор?
— Ага, — равнодушно подтвердил приятель.
— Ну! — обрадовался Юрий Иванович. Сел на кровати. — Молодец. И в какой же области?
— Закончил физтех, работал в институте высоких энергий, — Владька снял очки. Сморщившись, сдавил большим и указательным пальцами переносицу. — Сейчас работаю над темой: пространство — время.
— Понимаю, понимаю. Эйнштейн, искривление пространства, е равняется эм цэ квадрат, — Юрий Иванович, раздвинув ноги, уперся ладонями в колени. Опустил голову. — Я всегда считал, что ты далеко пойдешь. Тебя еще в младших классах звали «профессором»... — он вспомнил того, давнишнего, Владьку: тоненького, сутуловатого, большелобого. Правда, никакой вундеркиндовской анемичности в нем не было, первым озорником и выдумщиком признавали будущего доктора наук пацаны.
