Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны
И все-таки в сооружении проступали контуры здешних кубических строений; оно, несомненно, было одним из них, только деформированным, преображенным; можно было подумать, что несмышленый сынишка какого-нибудь здешнего великана решил поиграть кубиками-строениями, и долго мял такой кубик, а потом удовлетворенно положил на место, придав ему форму, соответствующую его детским представлениям о гармонии.
Я боялся поверить своим глазам. Я боялся, что странное здание окажется всего лишь фантомом, всего лишь одной из зыбких фигур в той стране миражей, где только что довелось мне побывать… Или я до сих пор нахожусь там?..
Осторожно, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, я поднялся и, крадучись, подошел к зданию. Затаив дыхание, дотронулся до стены – она была твердой и, кажется, не собиралась исчезать. Я обошел здание вокруг, я ощупал его, как слепой, – и обессиленно присел на ступени.
Здание было вполне реальным. В том смысле, в каком было реально все в моих странствиях.
И диковинный его вид мог объясняться только одним: в здании находился человек. Только человек, соединяющий в себе все миры и сферы бытия и духа, являющий собой сплав упорядоченности и хаоса, мог преобразить своим присутствием геометрически правильное сооружение, невольно придав ему сходство с собственной глубинной сущностью: упорядоченность – хаос; необходимость – случайность; покорность – бунтарство; следование догмам – творчество… И никакой Хруфр вкупе со всеми остальными сотрудниками не в силах был воспрепятствовать этому!
Облик дома выдавал присутствие человека, а засов на дверях говорил о том, что этого человека держат взаперти.
Вне всякого сомнения, дом был одним из воплощений Одинокого Замка, и в доме ждала меня Илонлли…
Нужно было собраться с силами, прежде чем отодвинуть засов – в доме меня могли подстерегать любые неожиданности, а рассчитывать приходилось только на себя: откуда-то вдруг появилась у меня твердая уверенность в том, что примени я здесь свое оружие – и весь этот мир исчезнет навсегда. Вместе с Илонлли…
21
Я собирался с силами, сидя под дверью, и внезапно почувствовал голод. Это сколько же я пробыл в мире фантомов, созданном ограниченностью внешних раздражителей, если опять захотел есть?
Пришлось на время отложить вторжение в Одинокий Замок и отправиться к ближайшему хрустальному дереву.
Подкрепившись если не духовно, так телесно, я поднялся по ступеням и не без труда отодвинул тяжелый засов. Потянул на себя створку двери и переступил порог, приготовившись сражаться за Илонлли.
Но сражаться пока было не с кем. Передо мной оказалось просторное пустое помещение с острыми выступами и глубокими нишами; на стенах располагались большие абстрактные (по-моему) картины в солидных рамах под бронзу. Две лестницы, справа и слева от входа, вели на второй этаж, на украшенную не совсем ровными колоннами галерею; в глубине галереи виднелись верхние части нескольких перекошенных коричневых дверей. Пол в зале был паркетный, кремового цвета, стены были под стать паркету, а с зеркального потолка свисала включенная люстра, достойная украшать зрительный зал какого-нибудь средней руки районного Дома культуры.
За моей спиной раздался негромкий звук, я отскочил в сторону и обернулся – и обнаружил, что это закрылась входная дверь. Убедившись в том, что она не заперта и выглянув наружу, где продолжали тускнеть поднебесные шары, я медленно направился к левой от меня лестнице, негромко позвав:
– Илонлли!
Голос мой прозвучал на удивление тихо, словно стены поглощали звук, как в учрежденческом машбюро. Никто не отозвался на мой зов, но что-то в помещении изменилось. Я остановился и осмотрелся, стараясь определить, в чем заключаются эти изменения,
– и понял: ломаные линии и разноцветные фигуры на картинах пришли в движение, они наливались яркими красками, приобретали объем, трансформируясь в нечто одинаковое и определенное…
И вот они шагнули из рам и начали медленно приближаться ко мне, смыкая кольцо, – обнаженные бесполые человекоподобные тела с обрубками рук, вывернутыми большими ступнями, вздернутыми угловатыми плечами и овальными безликими головами, похожими на блины. Они шлепали по паркету, десять или пятнадцать уродливых фигур, шевеля своими красно-синими обрубками, отрезав меня от входа, и я с огромным трудом подавлял желание выхватить пистолет и перешпокать их, как пустые бутылки. До люстры я допрыгнуть никак бы не смог и оставалось только попытаться прорваться к входной двери (а вдруг я больше не попаду сюда?) или, проскочив между уродами, взлететь по лестнице и отбиваться ногами.
«Сакара, сакара, сакара, – забубнили утробами уроды, и бледные блины их голов стали ядовито-зелеными. – Карага, карага, карага…»
И мне вдруг стало немного смешно и грустно. Мне стало смешно, потому что – Господи! – ну что за ерундой меня хотели запугать? Меня, мою бессмертную душу! (Даже и тут прорвалась-таки цитатка!) Кто-то там, в Учреждении, чего-то недодумал. Мне стало грустно, потому что я понял: одно из этих убогих существ из детских страшилок – Илонлли. И мне нужно, совсем как в сказке, угадать – какая же именно «пужалка» на самом деле не «пужалка», а дорогая для меня девушка. Но в сказках герой всегда получает подсказку (каламбурим-с?), а кто же подскажет мне?
Огородные пугала обступили меня со всех сторон и я решил положиться на удачу. В конце концов, если все во Вселенной происходит не случайно, и суждено мне отыскать Илонлли – я угадаю, кто из этих трансформировавшихся картин – она. Если не суждено…
Не по душе мне было такое рассуждение, но времени на раздумья не оставалось – тянулись ко мне обрубки рук, вспухали пятнистые животы, из которых все неслось и неслось урчание: «Бараха… Дуффурга… Сакара…»
– Илонлли! – сказал я, не глядя выставив правую руку в сторону и показывая пальцем на того, кто находился вне поля моего зрения.
– Карага… Дуффурга… Бараха…
Увы, видно, не суждено… Лес взметнувшихся обрубков заслонил от меня свет, я зажмурился, борясь с отвращением… и не почувствовал никаких прикосновений. Ничего не почувствовал. Урчание стихло на полуслове, словно кто-то вырубил звук – и наступила тишина. Ни единого движения воздуха, будто вдруг выбросило меня в межзвездный вакуум.
Я постоял немного с закрытыми глазами – так было спокойнее, совсем как в детстве, когда стоит только зажмуриться – и кажется: ты надежно спрятался и тебе ничего не угрожает. Потом устыдился: ничего себе рыцарь, спасающий принцессу из заколдованного замка! – и открыл глаза.
В зале вновь было пусто, аляповатые картины как ни в чем не бывало висели в своих псевдобронзовых рамах, и чудились там, конечно, обрубки рук, и выглядывали из-за нагромождения линий ядовито-зеленые блины – но блеклыми были краски, и было совершенно ясно: это всего лишь картины, не более, всплеск чьей-то фантазии, чьего-то воображения; может быть, и неплохие, по-своему, картины, но – на любителя.
