Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны
…Не знаю, как долго еще продолжались мои скитания в опостылевшем мире, втиснутом в пространство между двух плоскостей. В какой-то момент что-то все же произошло с моим изголодавшимся по впечатлениям сознанием – и начались встречи и разговоры в самых разных местах, даже там, где мне никогда не приходилось бывать. Или все-таки это действительно происходило со мной?..
Мир сотрясали мощные гулкие аккорды органной музыки, я танцевал посреди огромного ледяного зала, ладони мои словно примерзли к холодной спине Снежной Королевы, и совсем близко были ее глаза, излучающие удивительный жаркий холод, и волосы ее вились метелью, и поземкой уносились под стены гулкого зала.
– Знаешь, что такое Вечность? – улыбаясь, спросила Снежная Королева, и улыбка ее и была самой Вечностью…
«Вечность – это значит быть рядом с тобой», – хотел ответить я, но смерзшиеся мои губы отказывались повиноваться, а в следующее мгновение я уже мчался над пестрым лесом, расправив руки, как крылья, струи ветра били в лицо, и надвигалась, надвигалась от горизонта, длинной тенью ложась на деревья, громадная тушища Вавилонской башни, и там, наверху, на уступчатой кромке, происходило какое-то движение, перемещались крохотные фигурки, воздевая руки к необъятному небу…
– Хотелось бы посмотреть, а сколько бы ты, именно ты, протянул без табака при полном штиле, – пробурчали сзади.
Бородач в красном колпаке, ухмыляясь, подмигивал мне, его черные бакенбарды топорщились, словно растрепанные ветром, а хищный длинный нос так и норовил угодить мне в лицо. Я невольно отстранился, потеряв равновесие, но тут же застыл в толще хрусталя, не в силах вымолвить ни слова…
И конечно, поднебесные шары обратились вдруг в золотистые капли и понеслись к земле, подвывая и визжа, и пробили асфальт, и расплескались золотыми озерами. Поднялась золотая волна – и смахнула с пригорка старую церковь с березками, проросшими сквозь дырявые купола…
Я ехал в пригородной электричке с ободранными сиденьями и разбитыми плафонами, и вел разговор с кем-то невидимым, но очень назойливым; чья-то рука с грязными ногтями и татуировкой «А. П.» на указательном и среднем пальцах то и дело пыталась ухватить меня за нос, и я отдергивал голову, ударяясь затылком о пыльное стекло, за которые мелькали огни, лаяли и хохотали, и звук одинокого саксофона ввинчивался и ввинчивался в несуществующие небеса…
Вразвалку шагали по рельсам, опрокидывая трамвайные вагоны, корявые приземистые деревья с птичьими лицами, швыряли камни в сияющие витрины, приговаривая: «Только так! Только так!..» – нет, это взахлеб тикали десятки часов, сотни, тысячи часов, в куче которые я лежал, лежал и разгребал эту кучу руками и ногами, а где-то смеялись, звенели стаканами, стреляли из автоматов или пулеметов и хором скандировали, адресуясь ко мне: «Вот – тебе – время! Вот – тебе – время!»
– Э-э, да ты совсем истлел, – с сочувствием сказали рядом, и хмурые мужики с лопатами мигом закопали меня, предварительно вогнав кол в мою грудную клетку.
Я заплакал от щекотки и полез целоваться, подбирая губы с заплеванного дощатого пола, но моя собеседница, расставив ноги, села мне прямо на лицо, уволакивая меня в черный скользкий туннель, в котором стоял густой влекущий запах…
– Но послушай, ты же должно, ты даже просто обязано всего лишь повторять меня, – пытался убедить я свое отражение в зеркале, обнаруженном мною в окрестностях Сатурна, а отражение недоверчиво улыбалось и что-то беззвучно отвечало мне, показывая в глубь зеркального пространства, где, увы, не мог я ничего разглядеть…
– Ну что, хватит, проницатель? – спросил меня голос с неба, когда я тщетно пытался вскарабкаться на перевал, за которым – я знал это! – откроются ошеломляющие дали.
– А пошел ты! – огрызнулся я, пригладил тяжелым, но гибким языком растрепанные перья и гордо вскинул роговой гребень. – Мне никогда не хватит…
Дверь открылась, щелкнул выключатель – и вспыхнула вокруг темнота, проливаясь на кладбище старых отживших вещей, понятий и представлений. Взбивая копытами слежавшуюся пыль времен, я, как в детстве, понесся вниз по склону, не разбирая дороги, и с разгона ворвался в приклеенный к небу Пояс Ориона. Тяжело, с надрывом, дышали за спиной, четкий удар разрубил мое оледеневшее тело, и искусный мастер ловко и быстро сделал что-то с моим сердцем…
– С прибытием, дядя. – Сонный собакопаук зевнул с подвизгиваньем, клацнул семью челюстями и зябко поежился. – Сливай воду, приплыли.
– Куда приплыли? – озираясь, спросил я.
Сошедшая с картины прислонила меч к ограде и улыбнулась мне:
– Куда?.. Почему?.. Где?.. Есть ведь и что-то другое, согласись.
– Ее улыбка окаменела, стала мрамором. – Не лучше ли постоянно быть в пути, чем…
Я погладил белый мрамор ее улыбки, я прикоснулся к сиреневым прожилкам на ее виске. Я всем телом прильнул к ней. Я поднял голову…
Чуть приглушившие свой свет шары как ни в чем не бывало продолжали висеть под плоскостью неба, будто бы не они только что (или вчера? или вечность тому назад?) проливались золотым дождем, устремляясь к распростершейся в ожидании Данае (или ни при чем здесь Даная, а было что-то совсем другое?..) Кубические строения застыли все теми же рядами, как надгробия на военных кладбищах, – а ведь прикидывались Вавилонскими башнями, глазами Снежной Королевы прикидывались они, вовлекая меня в морок калейдоскопных видений… Тело мое прижималось к нижней плоскости этого мира, плоскости, в которую превратилась библейская давняя спутница моя, сошедшая с картины.
Я лежал напротив странного сооружения, чем-то, безусловно, похожего на кубические строения, но, в то же время, разительно отличающегося от них. Это было нестандартное сооружение. Оно было высоким; оно было каким-то перекошенным, и привычные строгие вертикали стен вдруг то там, то тут вздувались пузырями, прогибались, шли хаотичными волнами, словно издеваясь над чопорностью прямых линий. Бело-сиреневая однородность стен то и дело нарушалась пятнами разных цветов, и в пятнах этих при желании можно было увидеть то голову бегемота, то профиль василиска, то очертания кафе «Восток» на углу Миллионной и Смоленской… У сооружения была крыша, местами выступающая, а местами провисающая над стенами, и венчало эту покатую крышу некое подобие башенки, словно нарисованной рукой неумелого трехлетнего ребенка. Сбоку лепился к стене решетчатый, довольно абстрактного вида балкон, на котором вряд ли можно было бы устоять, не держась за перила. Три разной высоты ступеньки вели к двустворчатой двери, закрытой на массивный засов; такими засовами запирали, наверное, ворота средневековых замков (или там были бревна?)