Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны
Это открытие весьма меня обрадовало. Значит, здесь можно было жить; значит, мир этот создавался с какой-то целью, не угрожающей живому существу (а я почти не сомневался в искусственности этого мира).
Впрочем, исходил я из чисто человеческих понятий, а знания-то мои о Вселенной были крайне ограниченны… Ведь не исключено, что меня просто угораздило попасть в такой уголок мироздания, который являлся обыкновенным противовесом хаосу, возник совершенно естественным путем за счет неких антиэнтропийных процессов, и никто не ждет, да и не может ждать меня здесь.
«Однако, занесло-то меня именно сюда, а не в какое-либо другое место, – не сдавался я. – Что, если я все-таки перетек по единственно верному руслу, и где-то здесь находится Илонлли?..»
Я старался не думать о том, что этот мир мог быть создан именно для меня. Как стерильная одиночная камера для вечного заключения…
Я, разувшись и подвернув брюки, сидел на краю водоема, опустив ноги в прохладную, несмотря на все более яркое освещение, воду, жевал кубические «бананы» вместе с семечками (чтобы не сорить в этой идеально вылизанной местности), глядел на уходящие в бесконечность, но не сливающиеся в одной далекой точке ряды непонятных строений (а может быть, и не было никаких строений, а была лишь с неясной мне целью устроенная видимость?) и прикидывал, сколько времени (если здесь было время) уйдет на поиски, и долго ли вообще я смогу продержаться в этой сурдокамере при крайней ограниченности внешних раздражителей, беэ которых, как известно, приходится несладко. Того и жди, в условиях сенсорного голода начнут чудиться завывания и сатанинские вопли, из-за угла враскачку выйдет бородатый рулевой с колумбовой «Пинты» в красном колпаке и потертых штанах, и сиплым голосом попросит закурить (хотя, вроде бы, и не курили еще матросы Колумба; по крайней мере, в пути к Новому Свету), ближайший хрустальный куст обернется Снежной Королевой с ледяными глазами и вьюгой длинных волос, а поднебесные шары прольются золотистым дождем на серый асфальт знакомого переулка, где жила когда-то милая девушка, с которой бродил я по старому кладбищу…
Я встрепенулся, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Белизна сияла, как снежное поле в погожий денек – видимо, наступал местный полдень.
Интересно, могли бы здесь прожить мои земляки-земляне? Есть еда и есть вода – а развлечения можно придумать в меру собственной изобретательности. Вынесли бы они такое существование? Или совершенно прав был во времена прародителей наших змей-искуситель, спровоцировавший изгнание Адама и Евы из рая, исправивший ошибку Создателя и вынудивший предков проводить дни свои в заботах о хлебе насущном? А что, сдается мне, наши пращуры постепенно деградировали бы в Эдеме, беззаботные и бездумные, и превратились бы в рядовых тварей земных, каких полным-полно было в саду Эдемском. Мудрый змий знал, что делал – за то и пострадал… А ведь поступал он так ссвершенно сознательно, прекрасно понимая, что его ждет, но готовый пострадать за людей…
Вот ведь кому поклоняться надо, кому воздвигать храмы, о ком слагать песни, легенды и саги, кого славить неустанно, главным праздником на все века определив Великий День Искушения… и Вкушения Плода… и Благословенного Изгнания…
Отчетливый шорох послышался за углом, словно тащили что-то тяжелое – и из-за ближайшего кубического строения выполз Змей. Он был великолепен, он переливался изумрудами; над его большой головой с мудрыми печальными глазами возвышалась корона – нечто золотое, нечто серебряное, нечто лучистое и восхитительное. Тяжелое его тело извивалось по белому с сиреневыми прожилками, и там, где он проползал, оставался черный след – след скорби и высшей мудрости, ибо неизмерима печаль – сестра бездонного знания…
– В истинных знаниях нет печали, человек. – Свистящее шипение Змея заполнило все пространство между двумя плоскостями. – Печаль свойственна вам, людям. Истинные знания бесстрастны и не могут принести вреда. Они истинны, человек…
– Что есть истина? – не нашел я ничего другого в ответ.
– Истина недоступна, ибо мир рухнул бы, если бы постиг ее.
– А может быть, она стоит того?
– К твоему счастью, об этом не дано тебе знать, человек.
– И все-таки, Змей, приоткрой хоть краешек Истины…
– Не могу… Лишь Тот, Другой… Прислуш-шивайся… В ш-шуме есть смыс-с-с-сл… Ты с-спиш-шь…
Свистящее шипение становилось все глуше, голова Змея вздымалась все выше, дотягиваясь до поднебесных шаров, а туловище, бледнея, растворялось в воздухе; исчезал черный след, словно кто-то невидимый смывал черную тушь с бело-сиреневой поверхности. Ш-шумело, ш-шуршало, ш-шелестело… тиш-ше… тиш-ше… ш-шш…
Я вновь плеснул водой в лицо. Я не был уверен, что Змей мне просто привиделся.
Однако лучше бы на всякий случай продолжить поиски наугад, а не сидеть вот так, свесив ноги в воду, под псевдонебом с сонмами светил…
…Чем дольше я бродил по скучному геометрическому миру, тем меньше надежды оставалась у меня на хоть какой-то результат поисков. Безмолвный вычищенный мир был бесконечен и однообразен, и, вполне возможно, я в данный момент был простой мошкой, ползающей по столу среди расставленных кем-то любопытства ради спичечных коробков. Строения… Строения… Строения… Водоемы… Водоемы… Хрустальные деревья… Строения… Вылизанная до блеска бело-сиреневая поверхность. Какой-то герметично закупоренный мир, где нет даже пыли. Ну надо же так вычистить все вокруг, не оставив нигде ни единой пылин…
Впервые за все время (безвременье? вневременье?) я поскользнулся так, что не удержался на ногах. Не пытаясь подняться, я на четвереньках подобрался к тому предмету, что заставил меня потерять равновесие. Застыл над ним, вглядываясь, внюхиваясь в него, как собака, осторожно тронул кончиком пальца – и он не исчез, не оказался галлюцинацией; я ощущал его, я ощущал его безусловную материальность и, наверное, впервые до конца прочувствовал состояние Робинзона, обнаружившего чужой след.
Предмет был самым прозаичным, но, право, стоил лазерного ружья или там микроскопа, если бы таковые были обнаружены, скажем, при первой высадке землян на Марс.
Окурок. Обыкновенный, брошенный под стену кубического строения окурок сигареты с фильтром. С золотистой, уже успевшей выцвести продольной полоской на фильтре. Такие сигареты, сидя за столом напротив меня, курил Хруфр…
И хотя бросить здесь окурок мог и не он, и не кто-нибудь из его подручных, – все равно шансы мои возрастали. Я верил, что доберусь до цели и обрету Илонлли…
…Не знаю, как долго еще продолжались мои скитания в опостылевшем мире, втиснутом в пространство между двух плоскостей. В какой-то момент что-то все же произошло с моим изголодавшимся по впечатлениям сознанием – и начались встречи и разговоры в самых разных местах, даже там, где мне никогда не приходилось бывать. Или все-таки это действительно происходило со мной?..
