Хюберт Лампо - Дорога воспоминаний. Сборник научно-фантастических произведений
— Лнага, — выдохнул он наконец, отступая на шаг. — Лнага…
Я с удивлением повернулся к Джиму. Впервые с той минуты, как мы вышли к стене, окружавшей мёртвый мир развалин, с той минуты, как луна залила нас своим кровавым светом, я посмотрел на его лицо. Потрясение было таким сильным, что у меня перехватило дыхание. Серые глаза Джима пылали тем же фиолетовым огнём, что и найденный нами гриб. Даже белки стали фиолетовыми. Золотые искры плясали в их фиолетовых глубинах, точно крошечные существа, наделённые странной самостоятельной жизнью. Вероятно, на моём лице отразилась идиотская растерянность, потому что Джим быстро шепнул мне:
— Не будь дураком, Вернон! Глаза тех, кто съел лнагу, тоже становятся лнагой. Иначе как же Нгала об этом догадался бы?
Цветные полотнища продолжали колыхаться, их пластичные сочетания складывались во всё новые и новые композиции, которые заставили бы побледнеть от зависти любого художника-абстракциониста.
— А мои? — спросил я и сам не узнал своего сдавленного голоса.
— Представь себе, и твои глаза тоже.
Нгала смотрел на нас с суеверным почтением, не осмеливаясь подойти.
— Человек лнага могуч… Человек лнага — не человек… — бормотал он.
Я заметил, что мало-помалу звуки перестают вызывать прежнее волшебство красок. Теперь цвета казались мне более бледными, более прозрачными, и я подумал, не начинает ли действие яда слабеть, но тут же вспомнил, что звуки, преображающиеся в цвета, лишь сменили цвета, преображающиеся в звуки.
— Ну, и какие же ещё сюрпризы заготовила нам лнага? — спросил я с глупой развязностью.
— Не будь таким легкомысленным, Вернон.
Джим проглотил этот яд раньше меня, и вполне естественно, что каждое изменение его действия он ощущал тоже раньше. Вот почему его тон встревожил меня. Я стал вслушиваться в свои ощущения ещё более внимательно.
— Люди лнага… — бормотал Нгала. — И луна… полная луна…
Но его слова уже не порождали хоровода красок. Одни лишь глинобитные стены вздымались передо мной, залитые светом луны, и только теперь, когда пляска фантастических форм перестала отвлекать моё внимание, я почувствовал их странную, необычную красоту. Передо мной была крепость — нечто вроде города, окружённого стенами. Мы прошли через вход, похожий на древнюю триумфальную арку, и теперь шагали между высокими глинобитными домами, уставившими на нас зияющие окна. Кровли их провалились, и там, где они некогда опиралась на стены, глина была выщерблена и как бы изъедена невидимой проказой времени. Дожди оставили свой след на красноватой массе, покрыв её поверхность желобками, унеся деревянные и терракотовые украшения. Но одна жёлтая маска, вделанная в фасад, ещё держалась там, куда её поместили руки, ныне уже давно обратившиеся в прах. Все здания напоминали усечённые конусы, они были похожи на сборище вавилонских башен, перенесённых сюда с библейских равнин, а мы — на трёх путников, заблудившихся среди лунных просторов.
— Мы должны попробовать, Нгала, — сказал Джим.
Чернокожий немного пришёл в себя. Это был крепкий парень — такого мой дед Стюарт купил бы с закрытыми глазами. То есть я хочу сказать, что он лучше всех сумел бы оценить великолепную мускулатуру и могучие плечи Нгалы. Но конечно, теперь всё иначе, да и я был не у себя в Джорджии, а в таинственных глубинах Африки, в стране Нгалы, мечтая изучать её историю. Собственно, именно поэтому он и пришёл в наш лагерь и предложил помогать нам во всех наших изысканиях. Я-то был почти совершенно уверен, что он принадлежит к одной из тайных негритянских организаций: они просто кишели в этих местах и все боролись за независимость. Я хорошо знал чёрных, я жил среди них, и у меня была интуиция — может быть, наследственная, — которая помогала мне угадывать, что творится в их сердцах. Спокойное достоинство Нгалы могло объясняться лишь религиозной фанатичностью или недавно полученными знаниями о том, чего стоит человеческая власть. Я был склонен скорее принять второе предположение. Только наше совершенно неожиданное превращение в людей лнага смогло смутить его, пробудить в его душе атавистический страх — или, быть может, только робкое почтение.
— Да, конечно? — неуверенно сказал он в ответ на эти слова Джима.
— О чём вы говорите? — спросил я.
Но Джим не удостоил меня даже взглядом.
— Ты доверяешь мне, Нгала?
— Я доверять, — ответил негр и добавил в качестве доказательства. — Я привести белые люди сюда.
Я сначала никак не мог понять, по каким соображениям Нгала указал нам местонахождение этого покинутого города, не известного ни одному белому. Но Джим невольно объяснил мне это.
— Ты хочешь знаний, Нгала, не так ли? — сказал он тогда. — Ты хочешь знать о своих предках? Тот, кто не знает своих корней, тот легче листика, уносимого ветром.
Он говорил с неестественным возбуждением, нисколько не заботясь о том, сможет ли Нгала его понять. И не Нгала, а я начал понимать, почему Джим всегда так настаивал на изучении древних африканских цивилизаций, заставил меня разделить с ним его занятия и увлёк в Африку, несмотря на удивление и даже презрение, с которым моя семья встретила этот поступок. Мне пришлось даже прибегнуть к поддержке моего дяди Генри, сенатора, но уж тот сразу почуял, какие политические выгоды может извлечь республиканская партия, щеголяя перед чёрными избирателями именем Вернона Л. Уоррена, «известного специалиста по вопросам африканской культуры, сына благородного Юга».
И вот, оказавшись совсем один рядом с колеблющимся Нгалой и настаивающим Джимом, я впервые спросил себя, почему я, собственно, пошёл за этим бывшим мальчишкой в рваной рубашке, почему я требовал, чтобы мой отец помог ему получить образование, и почему я стою сейчас здесь, у подножия гигантских глиняных зданий, под луной, почти такой же красной, как их стены, на земле этого материка, на другом конце земли, вдали от всего, что я люблю и ценю. Каким нелепым колдовством заставил меня Джим переносить все его прихоти? Ведь на самом-то деле всё должно было бы получиться наоборот, потому что только благодаря мне он смог подняться выше того жалкого положения, в каком прозябала его родня! Вероятно, необычайная ясность моих тогдашних мыслей тоже была вызвана действием яда. Я сердито посмотрел на Джима.
Я увидел его глаза, пожираемые фиолетовой отравой, и понял всю сокрушительную силу любопытства и отвращения. В моём мозгу молнией пронеслось воспоминание о старом Иакове. Джим подчинил себе мою душу той же смесью чар и страха; он будил во мне то же болезненное любопытство, которое в детстве заставляло меня часами прятаться около хижины, скрытой за акациями. Произошло только перемещение — я перенёс на него мой давний комплекс. То любопытство и отвращение, которые вызывал у меня чернокожий пьяница, я перенёс теперь на странного белого бедняка, всегда якшавшегося с чёрными и помешанного на идее братства с ними. И благородная кровь Юга запоздало вскипела в моих жилах, когда я осознал этот преступный гипноз, смешанный с древней ненавистью. В старинной драме, которую разыгрывают белые и чёрные, я оказался в роли недостойного белого, неспособного избавиться от груза своих комплексов. А ведь любой мой нормальный соплеменник сбросил бы их под суком с повешенным на нём негром!
