Ллойд Биггл - «Если», 2002 № 02
Однако ничего не произошло. Свет потускнел. Постепенно к Стефу вернулось зрение. Перед ним стоял мужчина с заостренным черепом. У мужчины были пластиковые глаза, которые становились совсем пустыми, стоило ему шевельнуть головой. И никакой толпы мучителей — только два амбала Земли Центральной и один темнооборотник. Один детина сунул другому леденец, и они стояли, дружно похрустывая. Темнооборотник терся мохнатой спиной о стену.
— Мистер Стеффене?
— Да, — прохрипел Стеф.
— Сейчас я отправлю вас домой. На будущее вы запомните одно, хорошо?
— Да.
— С этой минуты Ямасита продолжает вам платить, но вы тем не менее будете работать на меня. Я хочу знать все, что вы делаете, и все, что вам удастся выяснить о «Круксе».
Катманн наклонился и снова ткнул Стефа в грудь.
— Если попробуете скрыть от меня что-то, я узнаю и верну вас сюда. Вы поняли?
— Да.
— И в следующий раз вас ждет стандартная обработка, — добавил Катманн, выпрямляясь, — а не бабушкины ласки, как сегодня.
— Угостите его напоследок, — велел он громилам, вышел, и дверь за ним закрылась.
Свет в комнате замерцал, и к Стефу подошел другой темнооборотник, которого он прежде не видел. В лапах зверь держал дубинку с шипами. «Так он же меня убьет!» — подумал Стеф и зажмурил глаза, ясно вообразив, как новый палач заносит дубинку и бьет его по животу.
Он сидел, ничего не видя, и ждал. Потом услышал, что они смеются над ним, и открыл глаза как раз в ту секунду, когда амбал отпер канг. Второй ухмылялся до ушей. Темнооборотник с дубинкой замерцал и исчез. Трехмерное лазерное изображение, сообразил Стеф, создаваемое, как он теперь увидел, проекторами, размещенными высоко на стенах.
— Босс любит такие шуточки, — объяснил детина, подмигивая. Настоящий темнооборотник все еще скреб задницу. И вид у него был настолько скучающим, насколько это возможно для зверя.
Время близилось к рассвету. Закутанный в одеяло, дрожащий, Стеф был доставлен домой в полисайском плавнолете. Заря еще не занялась, когда он уже лежал в своей. постели. Все тело, от макушки до пяток, изнывало. Однако несчастный уснул и к полудню сумел добрести до балкона, волоча одну ногу.
Медленно, очень медленно он приготовил трубку кифа и снова лег. Его мучил голод, но он подумать не мог о том, чтобы встать и достать еду.
Потом закурил, и наркотик притупил все — и боль, и голод. Помог забыться. Во всем мире только киф был милосерден. Неудивительно, что киф стал его религией.
К полуночи Стефу немного полегчало. Спал он долго, несмотря на кошмары, от которых обливался потом. На утро он уже настолько оправился, что сумел вымыться (к этому времени он смердел похуже темнооборотника) и одеться. Затем связался с Ямой по своей масшине, надеясь, что полисаи прослушивают его звонки. Им следовало напомнить, что у него есть могущественные друзья.
— Стеф? Что стряслось?
— Я просто хотел сообщить вам, что ваш приятель Катманн пригласил меня в Белую Палату. Теперь я работаю и на него.
— Сукин сын! И сильно он тебя измордовал?
— Да, это был не сахар. Но мне приходилось и хуже.
— Я знаю, что ты из тех, кто выживает. Пожалуй, нам теперь придется делиться всем, что мы узнаем, с Землей Центральной. Однако я повидаю Катманна и предупрежу его: если он снова тебя сцапает, я пошлю Олеария к самой Хиан. У тебя что-нибудь сломано? Кости целы?
— Кажется, да.
— Что же, этот вонючий подонок обошелся с тобой милосердно.
Потом Стеф позвонил в соседнюю бабабку-гриль и заказал обед.
После чего отыскал свой пистолет, убедился, что он заряжен, и снова взял трубку.
Он курил на балконе и обдумывал способ убить Катманна. Теперь в его списке значились двое. Дьева, потому что она намеревалась уничтожить его мир, и Катманн за то, что он… нет, не пытал Стефа: произошедшее было слишком обыденным, чтобы заслужить название пытки.
Не впервые в жизни Стефа унизили и напугали. Но этот раз, решил он, будет последним. Он прицелился из пистолета в стену и сказал:
— Пфут!
После Дьевы на очереди Катманн.
В этот вечер профессор Ян вновь стоял перед своей масшиной, настроенной на передачу и запись. Запоминающий кубик уютно угнездился в бороде. Лампы, расставленные его прислужником, озаряли Яна на фоне старинных книг, запечатленных на стене с помощью процесса дигитального переноса изображения.
Бдительно следя за индикатором интереса, Ян начал вторую лекцию своего курса «Оригин Наш Мир». На этот раз темой служила реакция на Бедствия: медленное новое заселение Земли людьми и возрождение сотен видов вымерших животных, ДНК которых, к счастью, сохранилась для изучения на Луне в условиях малой силы тяжести.
Он говорил о первых неуверенных попытках проникновения в Дальний Космос и о том, как на протяжении трехсот лет экспериментов и дерзкого колонизирования человечество мало-помалу выбралось из кокона Солнечной системы. Он говорил о новой морали, порождении Времени Бедствий, об экозаконах, которые ограничивают численность семьи и предписывают плотность населения в одного человека на тысячу гектаров суши для любой обитаемой планеты. (Высокая численность населения ведет к политической нестабильности, не говоря уже об эпидемиях.)
Он вещал о Великой Диаспоре, о рассеивании человечества среди звезд, благодаря чему катастрофа, чуть было не разразившаяся в прошлом, уже никогда не произойдет. Он говорил о биологическом виде, ставящем во главу угла безопасность и порядок, не забыв указать, какое это благо, что люди против обыкновения сумели извлечь урок из прошлого, дабы им не пришлось пережить подобное снова. Он говорил о ликвидации демократии и объяснял, что этот малопонятный термин восходит к греческому слову, означающему «власть черни». И в заключение он сказал несколько теплых слов по адресу дружественных инопланетян, вроде темнооборотников, которые теперь стали частью движения человечества к еще более гордым высотам стабильности и процветания.
По всему городу студенты записывали его лекцию. Как и люди, которые студентами не являлись, но стремились к знаниям. Стеф слушал ее у себя в квартире, так как еще не пришел в себя после пережитого в Палате, а больше заняться ему было нечем. Предлагаемая Яном версия истории вызывала у него сардонические смешки.
— Напыщенный старый глупетс, — проворчал он.
В другой убогой квартирке с видом на трущобы, носившие название Дворы Иисуса и Будды, Куйли (чье настоящее имя было Ананда) и красавица Диан (чье настоящее имя было Айрис) тоже слушали Яна. Но вызывал он у них не столько смех, сколько презрение.
