Павел Комарницкий - Всё исправить
– Я это, – Чекалов улыбнулся вежливо и открыто, демонстрируя отсутствие дурных намерений. – Если вы подумаете, то вспомните. Я еще вам телевизор чинить приходил.
Пауза оказалась довольно затянутой – очевидно, хозяйка проводила фэйс-контроль посредством дверного глазка. Наконец сомнения разрешились в пользу визитера, заскрежетали замки, и дверь приоткрылась на длину цепочки.
– Чего вам?
– Да это не мне, это вам! – Алексей поудобнее перехватил под мышкой массивную колбу кинескопа. – Вам же кинескоп менять надо было, или как?
После очередной серии колебаний дверь наконец распахнулась относительно широко – во всяком случае, достаточно, чтобы в образовавшуюся щель можно было протиснуться не слишком грузному мужчине.
– Я вообще-то не заказывала…
– Зато я помню. Это вам не советский сервис, где мастерам на клиентов плевать было.
Старушка поджала губы, вне сомнения, собираясь возразить. Задело неуважительное отношение к почившему СССР, не иначе. Вот интересно, отчего людям так свойственно идеализировать прошлое? Ведь явно же райской жизни у этой вот конкретно бабушки там не было. Школа, пришедшаяся на разгар репрессий. Краткий миг любви и счастья, оборванный проклятой войной. Потом тяжкий труд, беспросветный и бесконечный – обычная судьба послевоенной вдовы… А когда наконец встала страна из руин, и жить бы да жить – незаметно подкралась старость. И вот итог, бетонная каморка с портретами на стене и сломанный телевизор в качестве единственного друга.
– Сколько будет стоить? – голос бабушки таки дрогнул.
– Пустяки, Клавдия Васильевна, – успокаивающе улыбнулся Алексей, распаковывая инструменты. – Этот кинескоп вообще-то б/у, новых таки нету… Но полагаю, года на три-четыре еще хватит. А там на новый телевизор собрать сподобитесь. Так что возьму я с вас только за работу. Может, вспомните когда Алексея Чекалова добрым словом, и будем в полном расчете.
– Спасибо… – старуха улыбнулась, и было видно, что жест этот дается ей с трудом. Отвыкла. – Пойду чай поставлю?
– А можно, – ответно улыбнулся Алексей, уже извлекая из телевизора неисправную трубку.
Хозяйка квартиры ушла на кухню и принялась там звякать посудой, предоставив Чекалову полную свободу действий. А ведь поверила, мелькнула очередная посторонняя мысль… Обычно такие бабушки глаз не сводят с пришельца, опасаясь хищений и прочих преступных деяний, а тут надо же, полное доверие…
– Принимайте работу! – окликнул Чекалов, закончив установку и настройку кинескопа.
Некоторое время хозяйка разглядывала изображение, переливающееся всеми красками. Как раз показывали какой-то карнавал в Рио – полуголые и практически голые мулатки яростно трясли телесами, возбуждая иностранных туристов-спонсоров. Ткнула пальцем в кнопку, переключая канал – изображение трясущихся титек сменилось какими-то перекошенными небритыми рылами, двое бандюков избивали третьего.
– М-да… Культура, нечего сказать… – Алексей повел плечами.
Хозяйка со вздохом выключила телевизор.
– Спасибо вам большое… Алексей. Сказать откровенно, я в последнее время уж и отвыкать начала от телевизора. Мало того, что все зеленое с просинью, так еще и фильмы вот такие, как на подбор… Ну, пойдемте на кухню, чай-то стынет.
На кухонном столике было накрыто небогатое угощение. Аккуратная салфетка, плетеная корзинка с вафлями, крендельками и нарезанным треугольничками хлебом, сыр на тарелочке… В центре стола красовалась бутылка «Столичной».
– Вот это лишнее совершенно, – улыбнулся Чекалов. – Не пью, и уж тем более на службе.
– Везет вашей супруге, я погляжу.
– Да… везет… – Алексей взял чашку с чаем. – Умерла у меня жена. Зимой еще, при родах, – неожиданно для себя откровенно признался он.
– Ох… – Клавдия Васильевна прижала ладонь ко рту. – Как же так? А дети?..
– Малышка жива осталась. Бабушка с ней сидит, пока я на работе.
Воцарилось долгое неловкое молчание.
– А у меня вот так никого и не осталось, – она произнесла это ровным, спокойным голосом. – Совсем.
Новая пауза.
– Я все-таки спрошу, хоть, может, это и невежливо, – Чекалов разгладил салфетку а столе. – Как вы живете… как вообще жили все эти годы?
Она вскинула на него взгляд. Старческие, выцветшие глаза, когда-то давно, должно быть, умевшие сиять от счастья.
– Как жила? Так вот и жила… Сперва работа от зари до зари. Страну поднимали… Славное это было время, что бы ты ни думал. В той работе и было наше спасение, таких вот вдов, а было их тогда пол-России. Некогда было горевать…
Пауза.
– Это теперь уже я понимаю, что дура была. Надо было просто дать мужику покрепче, глядишь, и родила бы еще… Нравственные мы тогда были. Комсомолки…
А ведь это исповедь, думал Чекалов, разглаживая салфетку. Трудно Робинзону на необитаемом острове. Особенно когда кругом полно народу.
– Я ведь еще и на пенсии работала, долго не хотела уходить… Да вот пришлось. А коллеги, сам знаешь – с глаз долой, из сердца вон. Первые годы еще так-сяк, а потом растерялись все. Сестра только и была двоюродная, да умерла не так давно…
Пауза.
– А теперь вот выходит, и страну поднимали зря… все псу под хвост…
Она вновь вскинула на Чекалова выцветшие глаза.
– Не надо было мне тогда уезжать от моего Вани. Убили бы, как других жен комсостава, и дело с концом. И все бы тогда разом кончилось. Не так?
Только не улыбаться, ни в коем случае, подумал Алексей. Не тот момент.
– А если бы вам предложили убрать ваше горе?
– В смысле?
– В прямом. Все забыть. Не будет этих фотографий на стенах. Не будет горьких воспоминаний. Не будет этого страшного «все зря».
Она помолчала.
– А что тогда останется?
– Покой и безмятежность. До самого конца.
Пауза. Долгая, долгая пауза. А ведь она не сомневается, осознал вдруг Алексей. Она ВЕРИТ, что я это сделаю.
– Нет, – старуха тряхнула седыми волосами. – Это моя жизнь, как бы она ни сложилась. Я не отдам ничего.
Чекалов осторожно поставил на стол чайную чашку.
– Спасибо вам за угощение, Клавдия Васильевна. И спасибо за разговор. У меня еще есть работа…
И уже в прихожей, отпирая дверь, она все-таки не удержалась.
– Скажи… ты бог?
– Ну вот… – Алексей чуть улыбнулся. – С чего вы взяли?
– А ты не отпирайся. Ты прямо скажи… или хотя бы черные очки носи. Сейчас многие носят.
Уже выходя из подъезда, Алексей хмыкнул, покрутив головой. «Не отпирайся», ну надо же… А впрочем, насколько помнится, истину могут глаголить не только младенцы, но и блаженные-юродивые, или как их там… короче, люди, уже слегка оторвавшиеся от этого бренного мира. Чей мозг не поглощен нацело решением сиюминутных жизненных проблем.
