Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 15
Так или иначе, адмиралу пришлось сменить мундир на серую робу арестанта; правда, эту процедуру ему разрешили проделать в специальной кабинке. Его поместили в одиночную камеру, но, хотя она и была голой и неуютной, в ней можно было ходить и она обладала удобствами, требуемыми соображениями гигиены. На потолке находилось приспособление для аудиовидеосканирования, но размещалось оно так, что от его объективов можно было отгородиться с помощью простыни. И никто ему этого не запретил. Адмирал никого не видел и не слышал, но пища была съедобной, через окошко подавалось чистое белье, а для удаления отходов имелось специальное устройство. Но самое главное — у него был иллюминатор!
Без этого солнца, без этих планет и созвездий, без этого морозного кипения Млечного Пути и тусклого отблеска далеких галактик адмирал просто не выдержал бы; он умолял бы о свободе, признался бы в чем угодно, целовал бы руки своего палача, а честняги-врачи сообщили бы на Терру, что на теле адмирала следов пыток не обнаружено, равно как и следов промывания мозгов. И случилось бы это вовсе не из-за отсутствия внешних впечатлений как такового. Причиной была бы невозможность отвлечься хоть чем-нибудь от неотвязных мыслей о Кэтрин, от отсутствия способов надежно определить, сколько же времени прошло с того момента, как она попала в лапы Аарона Снелунда. Мак-Кормак не стал скрывать этой слабости от себя самого — ведь это было совсем не то, чего бы мог устыдиться мужчина.
Почему все же губернатор не распорядился посадить его в безоконный мешок? Может быть, простая оплошность, вызванная занятостью другими делами. А может, Снелунд настолько самовлюблен, что даже не подозревает: есть люди, которые любят жен больше собственной жизни.
Конечно, по мере того как один стандартный день сменяется другим (здешнее белое холодное освещение никогда не меняется), Снелунд может и призадуматься, почему к нему не приходят известия об изменениях в поведении адмирала. Если бы его соглядатаи информировали его о здешней ситуации, губернатор, без сомнения, приказал бы перевести Мак-Кормака в другую камеру. Но агентура, завербованная среди тюремной охраны на крохотной искусственной луне, надо думать, не отличается особой прытью. Кроме того, они, конечно, не докладывают лично губернатору сектора — вице-королю пространства, охватывающего 50 000 кубических световых лет вокруг альфы Южного Креста, да к тому же очень близкому другу его императорского величества. Нет, это им не по силам, даже если речь идет об адмирале Флота, ранее отвечавшем за оборону этой части владений Империи.
От ничтожных агентов донесения будут сначала поступать мелким чиновникам, а потом пойдут вверх по инстанциям. И кто-то, возможно, заботится о том, чтобы эти материалы — нет, не терялись, — а просто ложились под сукно, дабы затеряться в недрах архивов.
Мак-Кормак вздохнул. Его вздох прозвучал неожиданно громко на фоне бессмысленного шепота вентиляторов и клацанья адмиральских сапог по металлическому полу. Как долго еще сможет заботиться о нем неизвестный союзник?
Данных об орбите спутника у адмирала не было. Тем не менее он довольно легко мог прикинуть угловой диаметр Ллинатавра, да и основные параметры планеты, в том числе ее массу, он помнил. Пользуясь этим, Мак-Кормак мог приблизительно прикинуть радиус-вектор и период обращения спутника. Конечно, трудновато произвести в уме расчеты, связанные с применением законов Кеплера, но ведь все равно других занятий-то нет, верно? Полученные результаты более или менее подтверждали его предположение, что еду ему приносят трижды за каждые 24 часа. Он, конечно, не мог вспомнить, сколько раз его кормили до тех пор, пока он не стал завязывать узелки на ниточке. Десять? Пятнадцать? Что-то в этом роде. Добавим это к тридцати семи узелкам и получим сорок — пятьдесят корабельных вахт, или тринадцать — шестнадцать суток Терры, или пятнадцать — двадцать энейских.
Эней! Башни Виндхоума — высокие, серые, их флаги мечутся в неспокойном небе. Обрывы утесов, провалы расселин, алые, охряные, бронзовые пятна там, где шельф Илиона обрывается к серо-синим равнинам Антонина, бывшим когда-то морским дном. Рев Вилдфосса, бешено прыгающего по камням, срывающегося с немыслимой высоты. И смех Кэтрин, когда они верхом мчались по равнине, взгляд ее глаз, более синих, чем синяя глубина неба.
— Нет! — крикнул он. Это у Рамоны глаза были синие! У Кэтрин они зеленые! Неужели же он уже путает живую жену с той, которая давно умерла?
Но есть ли у него жена? Всего двадцать дней назад придворная гвардия губернатора вломилась в их спальню, арестовала обоих и увела из дома через разные двери. Кэтрин отрывала их лапы от своих запястий и шла под прицелом пистолетов, храня презрительно-гордое выражение, хотя по лицу лились потоки слез.
Мак-Кормак стиснул руки с такой силой, что суставы затрещали. Боль была как приход нежданного друга. «Не надо, — подумал он. — Если я погублю себя только потому, что сейчас не могу сделать ничего лучшего, я просто выполню за Снелунда его грязную работу.
Но что же я могу сделать?» Сопротивляться. До самого конца.
Уже не в первый раз в его памяти всплыл образ существа, которое он хорошо знал: одинита, огромного, чешуйчатого, хвостатого, четырехлапого, с мордой древнего ящера, но верного соратника по оружию и умницы.
— Вы — человеки — чудной народец, — рокотал его гулкий голос. — Когда вас много, вы демонстрируете образцы мужества, стоящие на грани безумия. Но когда рядом нет никого, кто мог бы рассказать потом о том, как вы погибли, из вас выходит весь дух, а пустая оболочка безвольно падает на землю.
— Наследственный инстинкт, я думаю, — отвечал Мак-Кормак. — Наша раса начинала как животные, охотившиеся стаей.
— Тренировка может победить инстинкт, — отозвался дракон. — Неужели ваш ум не может дисциплинировать сам себя?
Теперь, сидя в своей камере, Хью Мак-Кормак кивнул головой.
«У меня, во всяком случае, есть в качестве свидетеля эта проклятая телекамера. Возможно, в один прекрасный день кто-нибудь — Кэтрин, или дети от Рамоны, или какой-нибудь незнакомый мальчуган — увидит эту пленку. — Адмирал лег на койку — единственный предмет меблировки, кроме умывальника и стульчака — и закрыл глаза. — Сегодня до ужина я обязательно сыграю в мысленные шахматы — по очереди за обоих игроков. Если времени хватит, я, пожалуй, неплохо освою эту технику. А перед едой я проделаю полный комплекс гимнастических упражнений. Те помои, что затем попадут в мое брюхо, вряд ли станут еще противнее от того, что остынут. Зато я, может быть, после этого легче засну».
