Константин Мзареулов - Семь печатей тайны (главы из романа)
Уфимское плато. 23 декабря 1938 года.
Крохотный поселок над высоким берегом Юрюзани насчитывал от силы дюжину избушек и служил временным пристанищем для сезонных работников. В единственном по-настоящему обжитом доме стоял на столе наскоро сколоченный гроб. Проводить старика в последний путь пришел весь поселок, приехали друзья из других мест. Всего собралось человек тридцать. Анна Медникова, дочь покойного Шарыгина, полная женщина лет тридцати пяти, неторопливым степенным голосом вспоминала, как Николай Николаевич слегка повредился рассудком, начал заговариваться. - Это все с гражданской началось,- говорила она.- Папаша после рассказывал, они оборону держали в большом доме. Дом-то снарядом разбило, камень ему на голову и упади, или доска тяжелая. В беспамятстве его там оставили, никто и не заметил. Думали, отдал богу душу солдатик. Папаша вроде бы двое суток пролежал заваленный, насилу потом выбрался... Дальнейшее было понятно и без ее обстоятельных пояснений. В начале тридцатых годов у Шарыгина прорезался дар ясновидения. На первых порах Николай Николаевич пытался рассказать, о чем сообщает ему бхага, но окружающие сочли старика ненормальным. Пришлось перебраться подальше от людей. - Он здесь обосновался, лесником, значит, стал,- плавно водя руками, рассказывала Анна Николаевна.- Мы-то с мужем в геологической партии работали, всё мотались по глухим местам, редко папашу навещали. Он тут с внуком жил, сыночком нашим. Души в нем не чаял, с пяти лет грамоте обучил, пристрастил книжки читать. Дюже переживал, что редко станет видеть Павлушу, нашему-то мальчику на тот год в школу идти. Говорил - помру с тоски, когда внучек уедет. Думал даже сам в город перебраться. Часто ездил в Уфу, жилье подыскивал, чтобы рядом с Павлушей оставаться. Ее воспоминания уже не представляли интереса, поэтому Садков прервал этот неторопливый поток слов: - Ваш отец часто посылал письма? Женщина, с недоумением посмотрела на контрразведчика и уверенно ответила: - Какие письма? Не мог он писать, правая рука у папани почти не двигалась. Стрелять, или там топором махать он левой рукой приноровился. А вот ручку или карандаш держать - этого не получалось. Черт-те какие закорючки вместо букв рисовал. Поблагодарив Анну Николаевну за обстоятельный и очень важный рассказ, Дастуриев осведомился, можно ли поговорить с ее сыном. В глазах женщины мелькнул испуг. Пришлось долго внушать Медниковой, что мальчику ничего не угрожает и что сотрудники НКВД всего лишь хотят узнать кое-какие подробности о лесной жизни дяди Коли. В конце концов дочка феномена отвела их в другую избу, где на время похорон оставили семилетнего Павлика. - Вы из Особой Комиссии? - по-взрослому серьезно спросил мальчик. - Из Особого отделения,- машинально уточнил Дастуриев. - Особого отделения больше нет,- заупрямился ребенок.- Дедушка так сказал. И еще он говорил, что я, когда вырасту, стану вашим начальником. - Обязательно станешь,- охотно подтвердил майор.- Дедушка рассказывал тебе, как видит будущее? - Раньше - нет, а как зима началась - почти каждый день. И еще дед письма диктовал для вас...- мальчик всхлипнул и горько расплакался, продолжая говорить сквозь слезы: - Он так и сказал: прочитают в газете про меня и приедут к нам, а я, говорит, уж в домовине их дожидаться буду, а ты последнее письмо им передай. Пускай, говорит, стыдно им станет. Вон, на полке лежит...
Начальнику Особой Комиссии.
Не смог разглядеть, как вас зовут, но видел петлицы полковника. Дни мои приближаются к концу. Вы меня обидели, но и вас точно так же обидят. Почитай, мы в расчете. На прощанье продиктую последние советы. Тем летом приедет в Москву министр от Гитлера - договор подписывать. После того германец возьмет Польшу, а мы вернем Львов и другие наши города, что паны отобрали. Когда фашист перекинет все войска против француза, к нам вернутся лифляндские и молдавские губернии. Никто и пикнуть не посмеет. Однажды я видел наступление на Берлин летом 40 года, но большого успеха не выйдет. Германские войска на поездах и автомобилях смогут быстро вернуться в Польшу, окружат двести тысяч красноармейцев возле Кракова и Лодзи, потом разобьют Ворошилова между Данцигом и Варшавой. Придется заключать позорный мир, отдавать врагу Вильно и Гродно. Лучше не начинать с Германией, пока не соберем армию в 7 мильёнов штыков. В той войне победу принесут наши танки Т-34 и КВ, пушки конструктора Грабина, самолеты МИГ и ЯК. У англичан тогда главным министром будет Черчилль. Он посулит нам подмогу, но всерьез помогать не станет. Сами победу добудем. Конец войны я видел по-разному. Или до Мадрида дойдем, или в Берлине остановимся. Потом, как побьем немца, ученые люди сделают новую бомбу. Одна такая целый город взрывает. Твои молодцы, полковник, подскажут, где искать взрывчатку для этой бомбы. Ордена получите. Америка будет нам грозить. После 50 года несколько раз война начаться может. А может и не начаться. От этого зависит, как дальше история пойдет. Теперь читай внимательно, полковник. В снах наяву я не только кинохронику вижу. Люди в необычной одежде рассказывают новости, смотрят мне прямо в глаза, улыбаются и еще называют меня: "Дорогие товарищи телезрители". В конце новостей они свои имена говорят, я некоторых запомнил. Особенно мне понравились три очень красивые женщины: Аза Лихитченко, Светлана Моргунова и Ангелина Вовк. Еще рассказывают о новостях два мужика: Игорь Кириллов и Александр Невзоров. Сам думай, полковник, тебе за то деньги плотют. А теперь последнее мое слово. Ты, полковник, человек не злой, хотя много народу поубивал и еще больше убьешь. И простых людей, и генералов, и министров. Позаботься, добрый человек, о внуке моем. Родители за ним не углядят, а мальчонка толковый, много пользы вашему делу принести может. Я его судьбу по-всякому видел. Пусть НКВД пристроит Павлушу в московскую школу-интернат, тогда все хорошо будет. А с тобой, полковник, я не прощаюсь. Ровно через 13 лет встретимся по ту сторону большой черной трубы, в которую уносит таких, как мы с тобой. Ухожу со спокойной душой. Зла на людей не имею.
Николай Шарыгин. 19/XII-38.
Москва. 24 декабря 1938 года.
Дастуриев отправился к руководству - объяснять причину неудачи. Три капитана, оставшись в отделении, занялись составлением отчета, стараясь последовательно изложить предсказания дяди Коли. - Рука не поднимается такое писать,- стонал политически выдержанный Кольцов.- Как вообще можно хотя бы подумать, будто наше правительство подпишет мирное соглашение с фашистами?! - Между прочим, мысль вполне здравая,- заметил Антон Петрович.- Если бы Николашка в четырнадцатом послушал Распутина и не объявил войну Вильгельму, многое могло по-другому случиться. Не было бы таких страшных потерь, Проливы стали бы нашими... Он вовремя прервал перечисление преимуществ русско-германского союза против Антанты. Очевидно, что подобный расклад сил в мировую войну должен был вычеркнуть из истории все революционные катаклизмы - и февральский, и октябрьский. Говорить об этом вслух, конечно же, не стоило. Между тем Воронин тоже засомневался, стоит ли упоминать, что Дастуриеву предстоит отправить в мир иной неведомых генералов и министров. Поразмыслив, они решали, что большого вреда не будет: в СССР ни тех, ни других нет, то есть убивать майор будет иностранцев, которым туда и дорога. Вошла Гладышева, отвозившая Павлика Медникова в интернат НКВД. - Взяли мальчонку,- сообщила Вера.- Будем за ним присматривать. Сентиментально повздыхав, старший лейтенант присоединилась к общей работе, но лицо ее не выражало сильного энтузиазма. - Чего кривишься? - спросил Кольцов.- Зубы болят? Недовольно поглядев на него, Вера сказала: - Немного пользы от таких предсказаний. Старикашка не смог даже правильно угадать название нашего отделения. Какую-то комиссию придумал. Садков повторил, что все предсказания не могут сбыться и что надо поскорее заканчивать отчет. Когда они дописывали последнюю страницу, вернулся Дастуриев. Вид у него был необычный - словно майор с трудом сдерживает смех. - Что случилось, Кадаги Дастуриевич? - забеспокоилась Гладышева. - Ничего особенного...- Дастуриев дернул щекой.- Просто три дня назад нас переподчинили центральному аппарату. Теперь мы называемся Особой Комиссией при наркоме внутренних дел.
