Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера
— Не тебе и не мне решать, на что мы тянем, а на что нет, — заявила Агата. — Это божье дело.
— Да насрать, — сказал Мюллер. — Слушай, а все-таки, что я должен, по-твоему, сказать этим людям?
— Что хочешь, — сказала Агата и пожала плечами. — Рьяк не уточнял. Я поняла по контексту, ты сам поймешь, о чем говорить.
— Зашибись, — констатировал Мюллер. — Тогда я расскажу, что все беды оттого, что власть в руках феодалов, а философия как бы в загоне. А если власть будет в руках философов, а феодалы будут в загоне, то все станет зашибись, потому что…
— Заткнись, козлина! — не выдержала Лайма. — Не слушайте его, госпожа Агата, он сам не понимает, что несет!
— Твой муж вправе нести что угодно, — спокойно произнесла Агата. — И что бы он ни нес, никто не вправе вмешиваться. Даже я. Так сказал Рьяк.
Мюллер улыбнулся и спросил:
— Даже если я прокляну всю вашу революцию?
— Даже если ты проклянешь лично меня, — сказала Агата. — Такова воля богов, а с богами не шутят. Особенно с темными.
— Истинно великий человек шутит с чем угодно, — возразил Мюллер.
— Ты прав, — согласилась Агата. — А ты уверен, что ты достаточно велик?
— Это не мне решать, это дело божье, — сказал Мюллер. — А забавно получится, если власть будет у философов! Каждого чиновника станут проверять на ученость, в правители станут брать только тех, которые написали эти…
— Дипломы? — подсказала Лайма.
— Диссертации, — поправила ее Агата.
— Да, диссертации, — кивнул Мюллер. — А что? Захотел стать деревенским старостой — напиши какой-нибудь трактатишко, пусть даже захудалый, претендуешь возглавить волость — пиши трактат больше и солиднее, а уездный предводитель трактатом не обойдется, тут уже диссертацию подавай.
— Забавный бред, — сказала Лайма.
— Забавно будет, когда он станет былью, — сказал Мюллер. — Как думаешь, Агата, Рьяку с Птаагом по силам так сделать?
— Рьяку с Птаагом любое по силам, если они заодно, — заявила Агата.
— А ты потребуй, чтобы нас от налогов освободили, — предложила Лайма. — Пусть издадут революционный указ или как оно у них называется…
— Декрет, — подсказала Агата.
— Да, декрет, — кивнула Лайма. — Пусть издадут декрет, чтобы все дворяне не платили налогов, как в древности…
— Не пойдет, — перебила Агата. — Если как в древности, то какая же это революция?
— Лучше пусть философы налогов не платят, — подал голос Мюллер. — Все философы, в широком смысле, не исключая астрологов, гадальщиков…
— И медиков! — радостно воскликнула Лайма.
— Да, и медиков, — кивнул Мюллер. — Или даже так: пусть революционное правительство само платит медикам пенсию.
— Всем медикам? — спросила Лайма.
Мюллер немного подумал и утвердительно кивнул.
— А не слишком ты размахнулся? — спросила Агата.
— А что, жалко? — огрызнулся Мюллер.
Агата немного подумала, состроила недоуменно-брезгливое лицо и пожала плечами.
— Да вроде нет, — сказала она. — Медиков не так много, золота всем хватит.
— Тогда надо платить пенсию всем образованным людям, — уточнил Мюллер. — А то астрологи и гадальщики нас, медиков, на столбах развешают.
Агата покачала головой и сказала:
— На всех образованных золота не хватит. Да и не нужно это, мне говорили, что в университете студенты весь срок обучения балду гоняют, только единицы чему-то учатся, а в целом образование формально. Разве не так?
— Все так, — кивнул Мюллер. — Да, ты права, Агата. Но мы отделим агнцев от козлищ! Возьмем сотню достойных ученых людей и образуем из них ученые советы. И пусть эти советы проверяют других людей, претендующих на ученость, и присваивают им титулы… ну, например, если сильно ученый — то граф, если не очень, но более-менее — барон…
— Не пойдет, — возразила Агата. — Дворянство восстанет. Надо для ученых другие титулы придумать, не дворянские, а конкретно ученые. Например, сильно ученый — доктор, а если не очень сильно…
— Кандидат в доктора, — подсказала Лайма.
— Хреново звучит, — поморщилась Агата. — Но если ничего лучше не придумается, тоже сойдет. О, уже пришли! Давай, Мюллер, полезай на трибуну, провозглашай эру учености.
И Мюллер полез на трибуну провозглашать эру учености.
5
Мюллер сидел перед камином в уютном кресле. В соседнем кресле сидела Лайма, на руках у нее дремал маленький Жан. Было тепло, тихо и уютно.
Лайма протянула руку, взяла бокал и пригубила.
— Ты осторожнее, а то молоко испортится, — предупредил жену Мюллер.
— Да куда уж… — неопределенно отозвалась Лайма и махнула рукой. — Я вот думаю, может, совсем перевязаться? Сил уже нет себя ограничивать, а если по капельке — даже тяжелее, чем совсем не пить. Может, ты попросишь Птаага, чтобы он избавил… ну, понимаешь…
Мюллер посмотрел на жену и состроил брезгливую гримасу.
— А жир тебе с жопы не отсосать? — спросил он. — А то чего мелочиться, Птааг хоть и не всесилен, но могуч, чего ему стоит…
Лайма вздохнула и сказала:
— Когда ты так говоришь, я таким говном себя чувствую…
— А когда я молчу, разве нет? — спросил Мюллер. — Жрешь в три горла, бухаешь… Милая, пойми меня правильно, я тебя люблю в любом виде, я когда на тебя смотрю, по-любому вижу ту девчонку, с которой вместе мы Шу говном обкидывали и потом…
— Ах, — вздохнула Лайма и отхлебнула еще вина. — Какие мы тогда были молодые, глупые… А ты не знаешь, что теперь с Кимом? Может, собраться как-нибудь вместе, посидеть в таверне…
Мюллер помрачнел. Взял бутылку, налил себе вина, поколебался, долил жене тоже. Сделал большой глоток и сказал:
— Ким доигрался, еще давно. Помнишь, городская стража наркоманов гоняла?
— А вы разве употребляли? — удивилась Лайма.
— Тогда все употребляли, — сказал Мюллер, при этом на лице его промелькнула улыбка, но сразу погасла. Он продолжил: — Кима продали в заморское рабство.
— Ох, горе-то какое… — вздохнула Лайма. — А ты за него Птаагу молился?
Мюллер помрачнел еще больше.
— Молился, — кивнул он. — Но Птааг сказал, что поможет только мне. Он сказал, что он не Митра, чтобы спасать всех подряд.
— Разве Митра спасает всех подряд? — удивилась Лайма.
— Вот уж не знаю, — пожал плечами Мюллер. — Я Митре молился только два раза в жизни, оба раза без толку. Я вообще не люблю молиться, дурное это дело.
— Не скажи, — возразила Лайма. — В ночь длинных ножей Птааг меня от костра уберег.
— Гм, — сказал Мюллер и отхлебнул еще.
