Вячеслав Рыбаков - Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)
Яростно чертыхаясь про себя, он неуклюже поднялся на карачки; всем весом оперся на палки и, выдавив себя, как домкратом, упруго встал. Смахнул снег со щек и подбородка, обернулся. Пигалица глядела на него и негромко, беззлобно смеялась. Словно из ладони в ладонь пересыпала звонкие хрусталики.
– Ты тоже! - сказала она. Потом смех ее затих, и лицо вновь стало озабоченным. - И я тоже.
Развернувшись, Вовка аккуратно толкнулся и подъехал к ней вплотную. Она подняла лицо, но так и не сделала ни малейшей попытки встать, будто приросла к очень уж приглянувшейся ей солнечной полянке.
– Какой я тебе мальчик, - угрюмо сказал Вовка.
– Кто скажет, что ты девочка, в того я первая брошу камень, - отозвалась она. Судя по тону, это была какая-то цитата, но она ничего не напомнила Вовке. Цитата не цитата - ясно было, что над ним издеваются. У него дернулся уголок губы.
– Я не мальчик, я руссофашист, - брякнул он.
С чего он так развоевался, он и сам не знал. Наверное, слишком уж она его достала “мальчиком”. Да еще так нелепо мордой в сугроб…
Пытливо глядящие на него снизу большие карие глаза стали очень серьезными. Пигалица собрала губы в трубочку и чуть склонила голову набок.
– Ты? - спросила она после паузы.
Но Вовка уже совладал с собой.
Ни с того ни с сего рассказывать про то, как он, тупой, точно булыжник, который кто-то ногой пихнул с горы, накатил и раздавил чужую жизнь; про то, как за явку с повинной, активное сотрудничество со следствием и, главным образом, из-за показаний Корхового ему пять лет навинтили условно, да потом еще, за неимением в стране нормальной программы защиты свидетелей, предложили и помогли смотаться из Москвы - и он, совсем потерявшись от обвала событий, обеими руками ухватился за робкое предложение отца переехать хотя бы на время к нему: все-таки городишко режимный, бандит сюда не вдруг попадет… И как ревмя ревела мама, и как Валенсий в праведном гневе воздымал руки к потолку и кричал патетически, с отчаянием, какого прежде Вовка у него не слыхивал - отчим будто пытался сам себя в чем-то окончательно убедить, додавить в себе какие-то сомнения и потому выл в голос, распаляясь: “Ну почему всякий, кто, понимаете ли, за эту страну, обязательно становится фашистом? И почему всякий порядочный и честный человек обязательно становится этой стране врагом? Ведь еще полтора века назад было написано: как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья!”…
Вот прямо тут, посреди застывшего в снежном сиянии дремучего леса, рассказывать эту мрачную тягомотину маленькой фее, вызывающей, загадочной и беззащитной, словно проросшая на арктических льдах земляника…
– Шутка, - только и ответил он ей.
У нее в глазах заиграли бенгальские огни.
– Ну, тогда я еврейка, - сказала она. Спокойно, без вызова, лишь с едва уловимым удовлетворением от того, что знает, чем сразу ответить; интонация подходила скорее игре в города, в которую Вовка когда-то, давным-давно, так любил играть с папой и мамой. “Ленинград” - “Донецк” - “Кудымкар”… На что предыдущий кончился - с того последующий должен начаться. Иностранных не называть.
– Да и пожалуйста, - угрюмо проговорил Вовка. Запнулся. - Чего звала-то?
– Понимаешь, мальчик, - голос у нее опять стал донельзя вежливым, - я сломала лыжу и сильно ушибла коленку. Не то что ехать - даже встать не получается. Ты не мог бы подать мне руку и помочь дойти до города?
Она говорила так безмятежно, будто на танцульках просила его купить мороженое.
Вовка просто офигел.
Было поразительно тихо. Летом лесные сердцевины полны звуков - зимой ничего живого. Стеклянный лес, хрустальный воздух, крахмальный снег, ртутное солнце - сплошное царство минералов; и, пока сам не шевельнешься, все молчит. Белое безмолвие.
Только размашисто бьет помпа сердца.
Несколько мгновений Вовка не мог ни слова вымолвить от потрясения, потом спросил:
– И сколько ты тут сидишь?
– Наверное, минут сорок, - ответила она почти застенчиво.
Как же ей, наверное, страшно было одной…
– Замерзла?
– Да. Немножко.
– Слушай, а мобилы у тебя нет, что ли?
– Разбился, - виновато сказала она, а потом, словно боясь, что он не поверит, стремглав расстегнула молнию на груди, сунула руку за пазуху и извлекла оттуда изящную, как шоколадка, плиточку “Эрикссона”. Было похоже, что шоколадку прямо в обертке попробовал на зуб и, разочаровавшись, сплюнул гиппопотам.
– Так ты нехило приложилась, - окончательно уразумел Вовка.
– Так я и говорю, - просто ответила она.
– Скорей застегнись! - вдруг поддавшись заботливой панике, рявкнул он. - Мороз ведь!
Девчонка послушно затянула молнию до подбородка.
Вовка быстро огляделся - видя все будто в первый раз, будто внове; потому что задача встала новая. Носиться, как охреневший слон, дело нехитрое. А вот ее оттранспортировать… Будет ковылять, опираясь на его руку, на сломанной лыже, да при том, что ему придется торить по рыхлому снегу параллельную лыжню для себя… Не, они и к закату не дойдут. Она просто остекленеет.
– Тебе сколько лет?
Она не сразу ответила. После паузы призналась:
– Тринадцать.
Совсем фитюлька.
– Как же тебя занесло-то сюда? - у него непроизвольно прорезался нежный, отцовский тон.
Она беззащитно пожала плечами.
– Сама не знаю. Шла, шла… Красиво.
Ответ, достойный уважения. Фитюлька, но наш человек.
– Значится, так, - начал Вовка, сам не заметив, что заговорил, будто Глеб Жеглов, но чувствуя себя очень взрослым, опытным и могучим. - Сейчас будем играть в Машу и медведя.
– Чиво-о? - изумилась пигалица.
– Ничиво-о, - передразнил ее Вовка. - Молчи и слушай. Время дорого. Сейчас сядешь мне на спину, обхватишь руками-ногами… Лыжи твои мы выкинем тут. Все равно одна сломана. Палки можешь мне отдать, я их потащу вместе со своими. Твоя задача - крепко держаться. Ясно?
Она опять поджала губы. Уже побелевшие от морозного передозняка щеки ухитрились налиться краской.
– А позволь, Микитка, я положу на тебя свою ножку, - пробормотала она. - А он и рад тому: не то что ножку, говорит, но и сама садись на меня. И как увидел он ее белую полную ножку…
– Ты эти секс-прихваты брось, - с негодованием прервал он. - Подрасти сперва!
Она засмеялась:
– Это же “Вий”!
Вовка остался непроницаемо суров. Какой такой вий, блин…
– Поздняк трепаться, - строго сказал он и опустился рядом с нею на корточки. Надо бы коленку посмотреть, мельком подумал он. Их там, в банде, помимо прочего, основным приемам первой помощи тоже учили, хоть какая-то польза; как говорит отец, знаний лишних не бывает, и коль в голове что-то застряло, то когда-нибудь да пригодится. Если это, конечно, настоящие знания, а не болботня. Да, но толку-то? Пока он будет изображать Айболита, она вообще закоченеет. Нет, никаких медосмотров. Галопом, галопом…
![Лев Константинов - Схватка [Журнальный вариант]](/uploads/posts/books/270148/270148.jpg)