Евгений Гаркушев - Беспощадная толерантность (сборник)
«Теряю форму…»
Слева до его слуха донесся негромкий, но отчетливый стук.
Варнак стоял на коленях, упираясь в пол обеими ладонями и лбом. «Любопытно, чем же Юра стук-то произвел?»
Борис Вениаминович оценил его рвение с теплотой в голосе:
– Ну вот, а я уж на старости лет не ожидал, что найдется кто-нибудь, до конца понимающий суть современной корпоративной этики… Вы свободны. Вы совершенно свободны!
В 00.05 следующих суток Тяжелов позвонил Варнаку.
Тот ответил мгновенно, поскольку вот уже полтора часа созерцал трубку с нетерпеливой страстью фаната, в ожидании полуфинала вынувшего из холодильника пиво.
– Юра, место ваше.
– Ивванваныч! Век не забуду! По гроб жизни благодарен…
«Попытается подсидеть месяца через три, – оценил молодое дарование Тяжелов. – Смирится с неудачей и будет неплохим помощником еще года два. А потом уйдет на повышение к конкурентам. Уведет клиентскую базу. Большей частью липовую, – если вовремя отследить, что парень уже в поиске».
– Поздравляю, Юра. Вы этого достойны. Вы вообще полны достоинств. В добрый путь!
– А как же… закон о квоте на церебральных паралитиков и коматозников?
– Дебаты отложены. На этот раз не сошлись во мнениях, кто именно будет представлять их интересы. Взамен принято постановление об обязательном перекрашивании кожи на лице, шее и ладонях в зеленый цвет – чтобы не возбуждать межрасовой розни. Правда, зелененькими мы будем только в рабочее время. Домой можно отправляться, предварительно сняв краску.
– А… Ну, это для нас ерунда. Зеленая кожа – это ж не на четвереньках ходить! От сердца отлегло.
– Вообще-то, я пошутил, Юра.
Трубка набухла неловким молчанием. Миновала секунда, две, три.
– Ну, еще раз спасибо огромное, Иван Иванович…
Нажав на отбой, Тяжелов мысленно констатировал: «Далеко пойдет».
Варнак занял его место через месяц.
Леонид Каганов
Далекая гейПарадуга
Комиссия РОНО к первому уроку не приехала. Не приехала она ни ко второму уроку, ни к концу большой перемены. Старый учитель русского языка и литературы, а по совместительству – толерантности и мультикультуризма, зашел попрощаться с директором, виновато развел руками на пороге кабинета и ушел домой. Юрий Васильевич смотрел из окна, как грустный словесник, проработавший в этой школе сорок лет, ковыляет по школьному двору, одной рукой опираясь на трость, а другой придерживая на голове старомодную шляпу, которую норовил сорвать холодный октябрьский ветер.
Прозвенел звонок. Гул и визги за дверью начали стремительно стихать, и вскоре школьные коридоры опустели. Юрий Васильевич побарабанил пальцами по сенсорной панели, и над столом снова возникла прозрачная голографическая таблица расписания. Две клетки в ней упорно пустовали – заполнить их было нечем. Юрий Васильевич поднял руку и подвигал в пространстве блоки туда-сюда. И что ей приспичило уходить в декрет? Кто же будет вести географию со следующей четверти на таком мизерном окладе?
За дверью послышались шаги. Они были совсем не детские – цоканье каблуков и размеренный топот ботинок. Затем дверь без стука распахнулась – в кабинет входила комиссия из РОНО. Возглавляла ее полная дама неопределенного возраста в сером деловом пиджаке, с высокой копной черствых от лака волос и смешной фамилией Дурцева – давний предмет шуток в учительской. Рядом вышагивал ее неизменный секретарь Гриша, застенчивый верзила, молодой и румяный, который постоянно краснел, словно ему вечно было неудобно за свою службу. А вот третий человек оказался незнакомым: смуглый кавказец с курчавой бородкой. Одет он был в безупречный костюм-тройку, лакированные черные ботинки и почему-то в папаху.
– Так, – произнесла Дурцева, по-хозяйски оглядывая кабинет. – Почему портрет президента старый? – спросила она.
– Здравствуйте, – ответил Юрий Васильевич, вставая к ней из-за стола и стараясь выглядеть жизнерадостно. – Что же вы так долго, мы вас ждали с утра.
– Пробки, – пробасил Гриша и покраснел, опустив глаза в пол.
– Хотите чаю, кофе? Есть конфеты… – продолжал Юрий Васильевич. – Он обернулся к незнакомцу: – Позвольте представиться, я директор этой школы, меня зовут Юрий Васильевич.
– Баркала, – гортанно представился человек в папахе. Юрий Васильевич пожал ему руку.
– Нет времени на чай, – отрезала Дурцева. – Проведите нас на урок.
Директор вздохнул.
– К сожалению, мультикультуризм и толерантность по пятницам у нас идут первым и вторым часом.
– И что вы хотите этим сказать? – насторожилась Дурцева.
– Ничего, просто уроки закончились. Учитель ушел домой, он пожилой человек. Дети на других занятиях.
В кабинете воцарилась зловещая тишина.
– Вы нас подводите, – отчеканила Дурцева, холодно глядя в глаза директору. – Вы знали, что к нам поступила жалоба на учителя толерантности. Вы знали, что сегодня должна состояться показательная проверка на его уроке. Вы знаете, что созвана комиссия, приехал даже представитель диаспоры, очень важный и занятой человек.
– Баркала, – уточнил человек в папахе.
– Вы знали, – продолжала Дурцева, – что от результатов этой проверки зависит не только, останется ли он учителем, но и отчасти ваша должность. Создается впечатление, что вы уклоняетесь от проверки.
– Ну что вы! – развел руками Юрий Васильевич. – Зачем вы так? Сами посудите – я же не могу поменять расписание уроков. Когда мы с вами говорили по телефону, я же сказал, что толерантность и мультикультуризм у нас сегодня только до большой перемены. Мы вас ждали с утра, пятиклассникам велели прийти в парадной одежде.
– Вас послушать, так выходит, я во всем виновата? – отчеканила Дурцева.
Юрий Васильевич молча развел руками.
Дурцева кинула взгляд на маленькие часики на запястье.
– Хорошо, – решительно кивнула она. – Раз уж мы здесь, давайте проверим какой-нибудь другой урок.
– Так ведь жалобы не было… – пробасил Гриша и покраснел.
– И очень хорошо, что не было жалобы, – отчеканила Дурцева. – Тем независимей будет проверка.
Юрий Васильевич подошел к столу и покрутил голограмму расписания.
– Смотрите, у нас сейчас в спортзале идет физра, в мастерских – труд, а также мы можем сейчас посетить урок географии и физики. Что бы вы хотели посмотреть?
– Мы осмотрим все, – решительно сказала Дурцева.
Урок географии комиссию не заинтересовал, за исключением Баркалы, который завороженно смотрел, цокая языком, на географичку и ее указку, которая порхала по светящейся доске в районе Ближнего Востока.
– А почему она с таким животом? – строго спросила Дурцева, когда они вышли в коридор.
