Темные числа - Зенкель Маттиас

В Центральном конструкторском бюро производства игрушек удостоверение Афони творило чудеса. Дюпону понадобилось всего лишь самоуверенно вытащить книжечку, приоткрыть ее на три пальца и тут же захлопнуть так, чтобы прохладная струя воздуха обдала ресницы собеседника, и это гарантированно воспринималось как подозрение или предостережение. В результате никто в ЦКБ не рискнул расспрашивать неразговорчивого госслужащего о его поручении или препятствовать наблюдениям. И никто не остановил его на выходе из конструкторского отдела: лучше представитель МИДа будет выгибать спину, чтобы нечто незаконно конфискованное не выскользнуло из-под ремня брюк, чем заинтересуется пропавшими опытными образцами игрушек или хитроумными перегонными аппаратами в подвале.

Записная книжка лежала на письменном столе начальницы отдела, которая уже несколько недель находилась на больничном. Если бы лазурная обложка не выделялась на фоне блеклых документов «Электроники ИМ-05», Дюпон не заметил бы ее. Без подготовки похищать такие находки означало идти на дополнительный риск, но пленки в фотоаппарате не хватило бы на множество убористо исписанных страниц. Сделать копии нескольких страничек, изучить их и вернуться в бюро за следующими было бы легкомысленно. И как часто повторяла мать, «lepší vrabec v hrsti než holub na střeše» [44], причем упомянутый воробей на ладони, точнее, под ремнем брюк мог значить гораздо больше, чем просто разыскиваемый шифровальный ключ. Вдруг в записной книжке находится полный исходный текст дуплекса? Это принесло бы много очков.

Наружу Дюпон выбрался через противопожарную дверь на обезглавленной колокольне. На переоборудованной в конструкторское бюро церкви уже не возвышались кресты, но конструкция, временно поддерживавшая разбитый фасад, во многих местах была закреплена на православный манер.

Дюпон бросил строгий взгляд на вахтера и, неловко выпрямившись, зашагал к воротам.

Да, для Барсукова это ЦКБ было бы самым удобным представительством. На противоположной стороне улицы, не далее чем в двухстах метрах, находился САМ. Дюпон припомнил, что, согласно информационному бюллетеню, это предприятие выпускает как ЭВМ для гражданского населения, так и бортовые компьютеры для армии. И он надеялся скоро выяснить, производят ли там с недавних пор еще и электронные игры. Но сначала предстояло выполнить обходной маневр: мужчина в толпе на трамвайной остановке уже издали привлек его внимание. Не те ли это замшевая куртка и клетчатые брюки, которые он продал помощнику парикмахера? Очень похожи. Дюпон не мог определить, действительно ли это Афоня, тот поднял воротник и надвинул на лицо меховую шапку.

Дюпон двинулся в противоположном направлении. Он быстро добрался по железнодорожному мосту до станции «Красносельская», спустился в метро, на следующей остановке перешел на Кольцевую линию и сделал еще несколько пересадок, пока не убедился, что за ним никто не следит.

Гардеробщик в кафе «Яблочко» выдал Дюпону сумку и слегка поклонился, благодаря за чаевые. В Париже разговорчивый старик, сам того не подозревая, слыл господином Ладоном, во время смены которого кафе использовалось как надежное промежуточное хранилище. Тем не менее записную книжку с лазурной обложкой Дюпон предпочел бы переложить из-под ремня в сумку вдали от чужих глаз. Уборщица шваброй преградила путь в только что вымытый туалет и послала к черту. Дюпон не стал спорить, поспешил к метро и во время поездки то и дело поправлял записную книжку под пальто, свитером и рубашкой.

На выходе с «Китай-города» стояла та самая девушка-экскурсовод, которая сопровождала новых постояльцев в номер. Она болтала с коллегой, у которой сквозь макияж голубовато просвечивала щетина. Может, они просто встретились по дороге на работу, как-никак до гостиницы «Россия» от метро всего триста метров? Напротив он увидел пятерых молодых людей, якобы хиппи, которые посматривали то по сторонам, то в землю и напоминали скорее курсантов. Они стояли, прислонившись к перилам, на одинаковом расстоянии друг от друга, что тоже походило на выверенное военное расположение. Две эти группы, казалось, собирались взять его в клещи.

«Kdo uteĉe, ten vyhraje» [45], – вспомнил Дюпон слова матери и именно так и сделал. Начал отступать. Нужно было спрятать в безопасном месте инвентарь и записную книжку. Он опять воспользовался метро и пересаживался с ветки на ветку. Художественное оформление станций ему не нравилось. Скульптуры людей с охотничьими собаками и биноклями, притаившиеся на станции «Площадь Революции», вооруженные бронзовые революционеры, выслеживавшие его в переходах, усиливали тревогу. Только сев в троллейбус, Дюпон взял себя в руки. Он подождал, пока пассажиры на всех местах сменились. Записная книжка настолько съехала вниз, что он уже не мог выгибать спину, а вынужден был выпятить зад, иначе она бы выскользнула. Он миновал подземный пешеходный переход, еще раз сменив направление движения. У заляпанных селитрой стен стояли бабушки, торговавшие бубликами, елочными игрушками и даже чешскими фоусеками. Дюпон чуть не споткнулся о накрытый одеялом ящик, из которого выглядывали два щенка. Собака-мать вскочила и набросилась на него с хриплым лаем. Он нечаянно толкнул женщину, та ответила основательным пинком. Придя в себя, Дюпон поспешил дальше. Молодой инвалид войны полусонным голосом попросил у него снотворного. Дюпон уже достиг последнего лестничного пролета, когда собака залаяла на другого пешехода, сзади послышался топот. Дюпон метнулся в какие-то ворота и очутился на автомойке транспортного кооператива «Прогресс». Все было спокойно. В парковочных нишах стояли «Волги» с шашечками на крыше, переделанная в катафалк «Победа», три микроавтобуса УАЗ и «Мерседес-Бенц» с открытым капотом. Увлеченно созерцавшие блок двигателя таксисты не обратили ни малейшего внимания на Дюпона, когда тот поспешил к расположенному напротив выезду.

Луна, как облезлая копейка, мелькала между рваными облаками. Вяло дымили трубы электростанции. Дюпон зигзагами пересек квартал. Ему казалось, что из-за дверей за ним наблюдают, но стоило посмотреть по сторонам, как он видел только декоративные барельефы, изображавшие пионеров и героев труда – глаза их были разъедены кислотными дождями или голубиным пометом.

Дюпон запыхался, замерз, спина болела. Он чуть не опоздал на последний троллейбус. Фонари изливали голубоватый свет. Возможно, именно поэтому Дюпон поддался очарованию домашнего уюта. В щелке приоткрытой задней двери киоска виднелся свет свечи, там тепло подрагивал воздух и слышался стук игральных костей. Внутри на стопках газет сидели две женщины. Пожилая одета во все черное, а на той, что помоложе, был халат, разрисованный павлиньими перьями. Они сидели, протянув ноги к обогревателю, но не слишком близко, иначе пострадали бы нейлоновые чулки. Шерстяные носки и перчатки висели на прилавке то ли для просушки, то ли для проветривания – температура допускала оба варианта. Дюпон снял шапку:

– Добрый вечер, дорогие дамы! Не разрешите ли погреться у вас три минуты?

– Пошел к черту, – рявкнула пожилая. – Мы закрылись.

– Да, конечно, входите, входите! В стране, где голод и холод рифмуются, нужно всегда проявлять гостеприимство, – защебетала молодая.

Она кивком указала Дюпону на свободные квадратные сантиметры, звякнули клипсы. Он закрыл дверь, неловко опустился на верхнюю ступеньку лесенки и поставил сумку между коленями.

– Видишь, Сирина, Дедушка Мороз уже сегодня принес нам подарок, – сказала молодая, подмигнув Дюпону.

Тот задался вопросом, что за фиолетовые полоски у нее под глазами: тени для век или замаскированные синяки.

– Может, я стану его Снегурочкой, и он возьмет меня домой?

– Кёня, закрой рот и ходи уже наконец, – потребовала пожилая.

Кёня бросила кости, проиграла. Следующие несколько кругов опять везло Сирине. Та всякий раз язвительно рокотала и засовывала в рот леденец через дырку на месте передних зубов. Она мастерски владела языком: то выдавала изысканно-любезные перлы, то проталкивала леденцы через пустоты между зубами. Кёня протянула Дюпону стакан, предложила сыграть. От пятирублевки, которую он извлек из кармана, она отказалась: