Андрей Сердюк - Вложения Второго Порядка
Зотов остановился. Вроде о чём-то думал. Или вспоминал что-то. Потом вдруг, не обращая никакого внимания на бормотания хозяина "ну, вы подумайте-подумайте над моим предложением", спросил у Карбасова напрямую, то есть в лоб:
-- А вы знаете, как притягивает к себе чёрная дыра, засевшая в дуле пистолета?
-- Нет, - ответил удивлённо Карбасов, ни в чём коварном гостя не подозревая. - А что?
И Зотов ударил его.
Пнул кулаком ему в живот.
Пнул в его мягкий, неспортивный живот.
Пнул от всех тех, кто по эту сторону экрана, всем тем, кто по ту, вложив в удар всё: и обиду, и удивление, и непонимание, и усталость, и - поучайте лучше ваших паучат... А ещё и око за око, и зуб за зуб, и прощание, и, конечно, прощение...
Потом плечами так повёл, и сказал задумчиво, вроде как смущённо, вроде как никому, вроде как уронил: "Пойти, что ли, подлинности взыскать?"
Сказал и вышел тихонько...
В плэй-офф...
Вот посмеялся Зотов в душе над Карбасовым, над его безумием. А это хорошо? Разве виноват несчастный в том, что его трижды пришельцы на тарелку забирали и присосками своими в него тыкали? Нет, конечно. Не виноват.
Неужто, забыл ты, Зотов, как сам от зелёненьких человечков по триста пятому сооружению бегал? Что, - запамятовал? А тот случай в восемьдесят девятом, когда у старшины третьего дивизиона Жежулько инопланетяне спёрли в одночасье всю тушёнку, - уже не помнишь? Не вагон, конечно, телепортировали мудаки галактические, - гораздо меньше, - но, всё равно, обидно было... Помнишь?
Так что, добрее к людям надо быть. Терпимее. Толерантнее.
А он взял и кулаком в живот! Зверь!
Хотя, с другой стороны, а что такое есть толерантность? Любого биолога спроси, хотя бы того же профессора Журавлёва, и ответит биолог, что толерантность есть дисфункция, то есть нарушение нормальной работы иммунной системы. То бишь, она - есть признак очень больного, слабенького организма.
Да уж, пойди теперь разберись, как иной раз поступать... Толи в проблемы чужие вникай, толи защищай свою самость... А?
Нет гармонии в мире.
Такие дела.
41.
А Карбасов постоял, согнувшись, но не долго.
А потом, улыбаясь, разогнулся. И, присев в глубокий книксен, вдруг неожиданно исполнил русско-народный плясовой кренделёк с хлопками по груди, бёдрам, голенищам и пяткам. Затем, не выходя из образа, чуть ли не в присядку, вихляя всеми членами - эх, залётные! - подошёл к креслу-качалке.
Регент Петя-Алексей, резко вскочив, быстро направился к нему, проделал над головой круговые пассы руками, что-то там прошептал - и Карбасов рухнул в кресло, как подрубленный.
Его ноги вытянулись сохнущими пожарными шлангами, руки его повисли безвольно, как плети. Стал он похож на резинового ёжика с дырочкой в правом боку, по которому проехал каток и выдавил из него весь воздух. Тряпочка... Ветошка... И... да ладно.
А пунктуальный и ловкий Петя-Алексей успел вернуться к прибору, как раз в тот момент, когда в прорези последовательность: белый - чёрный - белый - чёрный чёрный - белый - белый была сменена четырьмя подлетевшими по гадюшному пищеводу шарами на новую: чёрный - белый - белый - белый - белый - чёрный - белый.
Камер-юнкер, тревожа дух Лейбница, на специальном бланке, где уже до этого значились числа 18, 46, 2, 84, 39, 23, 4, 12, 47, 83, 38, 24, 15, 32, 79, 6, 9, 16, 81, 14, 48, 29, 80, 10, 25, 49, 11, 26, аккуратно вывел 33.
Сунул заполненный бланк в дырокол, щёлкнул, и подшил в папочку со скоросшивателем.
И авторы "Цу-зин", чьи имена стёрты жерновами веков, перевернулись в своих могилах... Дважды.
42.
Дважды Зотов обошёл административное девятиэтажное здание, обвешанное там и сям коробками кондиционеров, но никакого вынесенного лифта-кабинета не обнаружил.
Ну, - на нет и суда нет! Огляделся - куда дальше податься? Чем убить постылое время? И, вообще, сколько это всё ещё продолжаться будет? И когда всё это, наконец, кончится?!
Только тут всё и началось...
Подломились какие-то невидимые и неведомые подпорки, и висящий на них туман рухнул на дно города. Сделалось близоруко. И видимости - ноль.
Вот же, любит иной автор напустить тумана, чтоб вынуть.... Но не только ножик из кармана, но ещё и ёжика суматошного, который всё бегает чего-то, и кричит, и кричит: "Лошадка! Лошадка!"
Только трудно найти в белом тумане лошадь белую, если, к тому же, нет её там.
Но туман - это хорошо, это как мамкина утроба... туман.
Да, - в тумане всегда уютно и покойно, как в мамкином животе. Потому и модель Небытия - туман.
Как из Небытия появляемся мы, чтоб, слегка помироедствуя, в Небытие и раствориться, так и из тумана выныриваем, чтоб вновь в него нырнуть.
Вот также, как эта - тук, тук, тук, тук, тук - девушка, спешащая на первое свое свиданье, вышла тут себе, показалась, пробежала на своих тонких высоких каблучках летящей походкой, и - тук, тук, тук, тук, тук - исчезла. Дай Бог тебе мужа непьющего!
А за ней худой неторопливый брюнет в длиннополом чёрном кожаном плаще и шотландская собака колли рядом - были и не были. Только хвост собачий задержался, смешно торча и виляя из белой стены. Но чернокожий позвал: "Коля, ко мне!" - и хвост убежал.
А потом появился мужик импозантный, продефилировал, бросил бычок некультурно на асфальт и исчез. Всё как в жизни - окурок ещё дымится, а человека уже нет.
А вот что не как в жизни, так это вот что:
-- Здравствуй, Дима, - откуда-то - из тумана конечно! - возник Виталий-бой. Как дела?
-- Спасибо, менее более, - промямлил Зотов, вздрогнув от неожиданности. Устал слегка - всё утро прошло, понимаешь, в думах о судьбе России. Ну, а ты как думаешь, Виталий?
-- О чём?
-- Ну, как дальше жить? Во что верить?
-- Не думал. Не знаю.
-- Это хорошо, что не знаешь.... Это славно. Однако это, как было справедливо замечено в записках покойника, не избавляет нас от жестокой необходимости жить дальше... А ты, собственно, чего материализовался? Не спроста же?
-- Ирина прислала.... Ирина попросила в одно место - тут недалеко подъехать.
-- Очень просила? - уточнил зачем-то Зотов, Виталий утвердительно мотнул головой. - Ну, поехали, коль так.
И никого здесь не осталось.
А минуту спустя прошаркал старик со своим велосипедом, прилип отшипевший окурок к лысой шине - и вовсе ничего не осталось.
Ничего не осталось.
И понял автор, что неудачно написал эту главку. Хотел, было, всё исправить, да подумал, что стремление к совершенству как раз всё и портит.
И оставил, как есть.
43.
"Того, что произошло, он никак не ожидал", - как часто эта фраза попадалась нам в разных книгах, хотя и не написана ни в одной из них. Так, хотя бы, в этой.
Того, что произошло, Зотов никак не ожидал.
Виталий неожиданно втолкнул его в квартиру, дверь которой открыл своим ключом, а сам остался на лестничной площадке, подперев дверь снаружи.
