Стивен Барнс - Плоть и серебро
На самом деле не освободило. Как не сделал этого и остаток виски в стакане.
В ту же самую ночь позднее он был пробужден от беспокойного сна настойчивым пронзительным сигналом.
Чуть продрав глаза и сообразив, где он, Марши понял, что звук идет от панели связи. Он выполз из кровати и прошаркал к пульту, зевая и потирая веки.
Прищурившись на ряд многоцветных панелей, он наконец понял, что активизировался режим связи, который он никогда не использовал. Марши почесал лысину, не очень зная, что он должен делать дальше, потом нажал на клавиатуре знак «?», поскольку этот знак точно характеризовал ситуацию.
Прерывистый зуммер стих. Зажегся главный экран над панелью и показал надпись: ПОЛУЧЕН ЗАПРОС НА БЕЗОПАСНУЮ СВЯЗЬ ПО УЗКОМУ ЛУЧУ. ПРИНЯТЬ?
Он секунду пялился на пульт, потом пожал плечами. А почему бы и нет?
И потому он нажал панельку ПРИНЯТЬ, смутно пытаясь сообразить, кто может вызывать и почему нельзя воспользоваться обычным каналом связи. Системы связи узким лучом остались от прежней жизни корабля в качестве курьерского пакетбота ККУ ООН. Он даже не знал, что эта хреновина еще работает.
ПРОШУ ПОДОЖДАТЬ ПОЛНОГО ВЗАИМНОГО СОГЛАСОВАНИЯ ЛУЧЕЙ, — посоветовали ему. Прошло несколько секунд. — ЗАХВАТ ЛУЧЕЙ, РЕЖИМ ШИФРОВАНИЯ НИЗКОГО УРОВНЯ. ИЗВЕЩАЮ О 5-СЕКУНДНОЙ ЗАДЕРЖКЕ ШИФРОВАНИЯ/ДЕШИФРОВАНИЯ.
Это сообщение пробежало по верху экрана и исчезло.
— Ну так что? — спросил Марши у пустого экрана, который тут же вспыхнул будто в ответ.
С экрана на него смотрела женщина. Лицо у нее было худое и бледное, с высокими скулами и глубокими морщинами в углах светло-карих глаз. Седые как лунный свет волосы рассыпались по плечам. Широкий щедрый рот улыбался выжидательно, а руки были сложены на высокой груди.
— Гори, — сказала она. Голос низкий и хрипловатый от виски, с чуть заметным русским акцентом. Марши глядел на нее и вспоминал это же лицо, гладкое и без морщин, и голос такой парящий, что у тебя из глаз текли слезы, когда она пела песню о любви.
— Мила, — ответил он голосом охрипшим от воспоминания о двадцатидвухлетней Людмиле Продареск. Черноволосая похитительница сердец. Певунья. Блестящий диагност и хирург.
Коллега по бергманской хирургии. Ее обнаженные руки были серебряными, как у него. Сколько лет они уже не виделись? Десять? Двенадцать?
Они смотрели друг на друга в молчании. Марши разглядывал изборожденное заботой лицо, прослеживал глазами морщины и печалился, что годы так круто с ней обошлись. Она все еще была красива, но это была красота Акрополя или увядшей розы, или чего-то еще, что держится тенью своей былой славы.
И у него на лице, что ли, тоже так видны годы? Не то чтобы он был хоть когда-нибудь красив… Марши поднял руку и провел по макушке, будто отводя волосы, чтобы не мешали смотреть.
Когда он понял, что делает, горькая улыбка искривила его лицо. Чего там отводить, когда ничего не осталось? Те, что отчаянно цепляются за жизнь на затылке, можно уже и не считать. Да, можно бы их заменить новыми, а зачем? Как и он сам мог бы пройти омоложение, но не прошел.
Лукавая улыбка Людмилы была так знакома, что сразу та прежняя молодая женщина проявилась в ее лице и глазах.
— Хреновый у тебя вид, Гори, — сказала она, расхохотавшись. И смех ее все еще был юный, теплый и свежий, как весенний бриз. В тот же миг растаял от него снег сожалений.
— У тебя тоже, — заверил он ее, сам смеясь, глядя ей в глаза и обмениваясь с ней не высказанными словами:
Мы все еще живы. Пусть мы побиты, потрепаны, преждевременно состарились. Пусть мы профукали свою жизнь так, как даже и думать не могли, когда были молоды и отдали себя мечте, которая обернулась кошмаром, но ты здесь, и я здесь, и черт побери все, но приятно тебя видеть снова!
— Давненько не виделись, — сказала Людмила.
— Давненько, — согласился Марши. — Целую жизнь.
Улыбка исчезла с ее лица, снова отдавая его во власть воспоминаний.
— Но свидание будет коротким. Там у тебя закрытая панель есть с пометкой РКМБ справа от клавиатуры. Нажми, будь добр.
— Ладно, — ответил он неуверенно, выискивая кнопку. Откинув крышечку на петлях, нажал.
Она чирикнула и засветилась синим. Людмила исчезла в шквале мерцающих помех. Появилась надпись красным: РЕЖИМ КОДИРОВАНИЯ МАКСИМАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. ВКЛЮЧЕН. ЖДИТЕ.
Через несколько мгновений картинка снова сложилась строка за строкой, но в монохромном режиме низкого разрешения.
Людмила была не одна.
— Привет, Гори! — протянул стоящий рядом с ней мужчина, держащий ее за талию, и голос казался гулким и синтезированным. Свободная рубашка с открытым воротом обнажала ритуальные шрамы на его груди, нанесенные, когда он достиг возраста посвящения на Манделе.
Марши рухнул на стул перед консолью, от изумления открыв рот. Человек ему улыбнулся; вид у него был усталый, но неимоверно довольный вызванной реакцией.
— Удивлен?
Марши кивнул:
— Уж что да, то да, Сад.
Несколько секунд Марши не мог сообразить, что же еще добавить.
— Неудивительно, что я тебя в институте не мог поймать, — сообразил наконец он сказать.
Сал криво улыбнулся:
— Я сбежал из дому.
Марши вспомнил зловещее замечание человека, который оккупировал стол Сала.
— Кажется, они хотят тебя вернуть. И очень хотят.
— Это точно. Я, как бы это сказать, присвоил несколько предметов из института, когда уходил.
— Ты всегда приглядывался к той голоскульптуре Камира в вестибюле.
Сал глянул с болью:
— Ее мне пришлось оставить. — Он горько покачал головой. — Очень не хотелось, но взял я все, что смог унести.
Марши знал, какого вопроса от него ждут, и не обманул старого друга.
— Что же ты тогда унес? Сал пожал узкими плечами:
— Да просто все, что нужно Медуправлению, чтобы начать набор новых бергманских хирургов.
До Марши дошло только через несколько секунд.
— Ты шутишь?
— Хотел бы я, чтобы это было шуткой. — Лицо Сала было теперь полностью серьезно.
— Не улавливаю. Ты говоришь, Медуправление захотело взять на себя программу и начать изготовление новых таких, как мы? Помимо того, что они всегда давали институту большую самостоятельность, я думал, они решили, что мы… как это они говорили?
— Бесперспективны, — вставила Людмила. — Заманчивый, но бесперспективный тупик. — Она сардонически рассмеялась. — И как нам было спорить? Уж если плоскозадые бюрократы в чем-то разбираются, то это в тупиках.
— Так откуда такая внезапная перемена? — Он покачал головой. — Не вижу никакого смысла.
