Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Микеле ел пышки, обжаренные в водорослях, заменявших соль. Он потребовал еще кувшин вина – шлюхи за угловым столом обернулись на его громкий голос. Одна из них направилась было к нему, но остановилась, услышав музыку.
Вошел музыкант с грустным лицом. Он играл на флейте тарантеллу – пальцы так и мелькали, проворно зажимая отверстия. За ним появился слепой, отбивая ритм шесть восьмых на тамбурине и хрипло распевая на непонятном Караваджо диалекте. Девицы вскочили и принялись отплясывать, подпрыгивая на одной ноге и притопывая в такт другой. Та, что обратила внимание на Караваджо, схватила его за руку: «Потанцуем, красавчик?»
Он едва мог рассмотреть черты ее лица: вино подействовало быстрее, чем он ожидал. Сероватый свет из окна упал на косу, уложенную поперек головы – от уха до уха, как у Лены. Она была такого же роста, как Лена, с такими же четкими греческими бровями. Скоро он снова увидит свою Лену – во что бы то ни стало проберется к ней в Рим. Он, смеясь, осушил кубок и присоединился к танцующим.
Женщины покачивались в танце, подняв руки над головами. «Лена… – он выпил еще, голова закружилась. – Лена любит меня». Шлюшка оплела его колено своей ногой, прижимаясь к нему в танце. Когда она смеялась, в ее дыхании чувствовался молочный запах моцареллы. Он обнял ее крепче.
Одна из девиц достала кастаньеты – прищелкиванье деревянных трещоток задавало бешеный ритм. Танцующие запрыгали и закружились, словно отравленные ядом тарантула, давшего название этому танцу. Караваджо почувствовал, как из тела его выходит то, что убивало его так же верно, как паучий яд. Он закинул назад голову и со смехом крикнул: «Лена!» Соблазнительница плеснула вина в его смеющийся рот.
* * *Ночь рассыпалась на отдельные мгновения, состоящие из вина и восторга освобождения от страха и одиночества. С испанским солдатом он бросил кости на скамью и заспорил, когда те покатились по полу. Он шлепал картами по столу, играя в калабрезеллу – обвинял в шулерстве рыбака, припрятавшего червового валета, и незаметно доставал из рукава бубнового короля.
Он съел фокаччу, которая показалась такой вкусной, что он пристал к повару, выпытывая рецепт, – девице пришлось оттащить его прочь. Потом он лежал с ней в душной комнате над таверной, стонал, кричал и хватал ее за грудь. И заснул в ее объятьях, плача и бормоча.
Когда он проснулся, она сидела голая, выщипывая надолбом волосы, как все женщины, желающие казаться красивыми. Она с улыбкой подняла голову от полированного оловянного блюда, служившего ей зеркалом.
– Доброе утро, красавчик!
– Как тебя зовут? – тошнота подступила к горлу, стоило ему потянуться за штанами.
– Стелла. Хотя бы не спрашиваешь, что ты здесь делаешь.
Откуда-то все еще раздавался треск кастаньет. Караваджо нахмурился: неужели они протанцевали тарантеллу всю ночь? Потом он понял, что это всего лишь шум в ушах: голова раскалывалась от боли.
– А мне твое имя не нужно, – сказала женщина. – Я буду называть тебя «онтуфато».
– Я не понимаю этой вашей неаполитанской тарабарщины.
– «Сердитый». Ты всю прошлую ночь то подскакивал, то падал, как отец наших детей, – она сделала непристойный жест, поясняя, что за часть тела имеет в виду. – То ты бросался парню на шею, как будто нашел друга детства, а то начинал браниться на чем свет стоит и метил своим кубком ему в голову.
– Господи! Правда, что ли? – он натянул штаны.
– Вчера в трактире были какие-то головорезы – так ты ни одного не пропустил, со всеми перессорился. Повезло тебе, что не расстался с носом.
– Ну да, раз мне его не отрезали, теперь пусть провалится от сифилиса.
– Не беспокойся, онтуфато, – девка чмокнула Микеле в макушку. – Если сегодня ты и подцепил французскую болезнь, при таком темпераменте медленная смерть тебе очно не грозит.
* * *Выйдя из таверны, Караваджо пошел по широкой улице, за мощеной еще прежним толедцем-наместником, – виа Толедо. При его приближении группа испанских мушкетеров затихла. Самый высокий из них облизнул губы и хлопнул перчатками по руке. Караваджо ждал нападения, даже не задумываясь о его причине. Они широко улыбались в предвкушении драки, то и дело поглядывая на что-то за его плечом. И тут он понял, что они вовсе не собираются с ним драться, зато приготовились посмотреть, как это будет делать кто-то другой.
Он резко развернулся на каблуке – плащ хлопнул за спиной, и шпага нападающего запуталась в его складках. Караваджо сбросил плащ и выхватил кинжал.
Джованни-Франческо Томассони стряхнул плащ со своей шпаги.
– Повезло тебе, сукин сын, что ты всегда ходишь в черном. На новую одежду для похорон тратиться не понадобится, – он вскинул шпагу и сделал выпад.
Караваджо кинжалом отразил удар – длинное лезвие шпаги просвистело над самым ухом. Шаг вперед – и он ударил Томассони кулаком под ребра.
Рукоятка шпаги обрушилась ему на голову и точно проломила бы череп, если бы Микеле не успел в последний момент увернуться. Но ухо обожгла боль, а потом оно онемело – удара избежать не удалось. Караваджо отступил.
Томассони ринулся вперед, но поскользнулся на конском навозе и упал на спину. Испанцы издевательски расхохотались. Один из них швырнул в Томассони недоеденную сладкую булку, попав тому прямо в рот. Томассони вскочил на ноги, выплевывая сдобу и смахивая крошки с усов.
Караваджо протиснулся мимо испанцев и пустился бегом по узкому переулку, петляя среди играющих в грязи детей и сложенных рядом с лавками мешков со всякой всячиной. Он свернул налево, стремясь укрыться во дворце Стильяно. До него доносились крики Томассони, бросившегося в погоню, и проклятия расталкиваемых им женщин и детей.
Микеле пробежал по темному сводчатому переулку, на что-то натыкаясь, распугивая кошек и крыс. В богатых кварталах Неаполя и у порта солнце светило ярко, переливаясь на поверхности залива опаловыми бликами, играло девичьим румянцем на известняке домов. Но здесь, в Испанском квартале, закоулки были тесны, как игорный притон. Оставшись без солнечного света, Караваджо бежал по переулкам еще быстрее. Улица заканчивалась двором. А вот и три арки, ведущие в церковь с невысокой колокольней. Он вбежал в темноту и спрятался за алтарем бокового придела.
Услышав у дверей чьи-то шаги, он постарался дышать медленнее, чтобы не выдать своего присутствия. И сжал пальцы на рукоятке кинжала.
– Ты думаешь, я хочу убить тебя, мазила? – ему показалось, что заговорил призрак Рануччо: у братьев был схожий выговор и тембр голоса. – Если бы я хотел лишить тебя жизни, ты уже сегодня десять раз помер бы.
Томассони мерил базилику шагами.
– На следующей неделе на соборной площади будет процессия: вынесут кровь святого Япуария. Грешники на коленях поползут за ней, молясь, чтобы она вновь стала жидкой и потекла. И тебе стоит к ним присоединиться и молить об отпущении своих грехов. Ах да – тебе ведь не нужно прощение, безбожник. Что же, можешь не беспокоиться, я только что получил от Его Святейшества помилование за участие в дуэли. Твой дружок Онорио тоже прощен. Один ты в бегах.
