Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Из булочной выбежала собака с колбасой в зубах. За ней с проклятиями погнался пирожник. Мельком бросив взгляд на Караваджо, он тут же замолк и, кашлянув, вернулся в лавку. Женщина, шедшая мимо с корзиной, смотрела не под ноги, а в противоположную от него сторону. Караваджо, прищурившись, оглядел улицу. Улыбающиеся лица мрачнели, ненароком встречаясь с ним взглядом.
«Что им не нравится? Отводят глаза с отвращением, будто увидели кошку, раздавленную колесом телеги? Конечно, они слышали, кто я такой, только не подают виду, что меня узнали».
Он вошел в лавку вслед за булочником, положил на прилавок монету, взял свернутую в пирожок фокаччуи торопливо засунул ее в рот: на язык лег мягкий фарш из телячьей селезенки, легких и хрящей. Микеле выглянул из дверей лавки на улицу, полную народа и проезжающих повозок, – и заметил человека в красной накидке мальтийского рыцаря.
Роэро рассматривал францисканскую обитель. Щурясь от солнца, он пересек улицу и вошел в молельню.
Караваджо выплюнул остатки пирога, бросился обратно к своим монахам, влетел в мастерскую, схватил мешок, запихнул в него кисти и еще не растертые краски. Затем пристегнул к поясу шпагу, отпер шкатулку из тисненой испанской кожи и достал оттуда пояс с монетами.
Спустившись – бегом, через две ступеньки – по лестнице, Микеле выбежал за ворота. Выглядывая из-за угла, он видел, как Роэро вышел из молельни и поднялся по лестнице в мастерскую. Караваджо прошептал благодарственную молитву, поминая брата Бенедетто: ведь именно его жидкий суп был причиной того, что голод выгнал художника из ставшего ненадежным убежища.
В порту как раз отплывала в Неаполь торговая галера. Взойдя на борт, Караваджо притаился за бочкой, опасаясь, не появится ли Роэро. Матросы, готовившиеся к отплытию, обходили его стороной. Чайки некоторое время парили над палубой, а затем полетели на закат. Корабль вышел в море.
Из дворца князя Стильяно на окраине Неаполя открывался вид на виа Киайа, овальный залив и гроты Посиллипо. Последние несколько лет маркиза Караваджо, улаживавшая дела с наследством, жила у князя – своего двоюродного брата. Костанца Колонна сидела в саду на каменной скамье у фонтана, когда возле нее появился Караваджо. Она посиневшими пальцами теребила два лежащих у нее на коленях письма. Что-то сильно встревожило ее.
– Испанский наместник наслышан о твоем прибытии в Неаполь, – Костанца откашлялась. – И хочет, чтобы ты завершил картину «Бичевание Христа».
Караваджо нехотя кивнул. Он писал картину для церкви Святого Доминика без вдохновения и с радостью оставил это занятие, когда садился на корабль, отплывающий на Мальту.
– Все чего-то от тебя хотят, правда? – сказала Костанца.
«А ты – ты-то чего хочешь?» – подумал Караваджо.
Она потянула было к нему руку, но, сжав пальцы, снова уронила ее на колени. Посидев немного, она встала и медленно обошла фонтан.
– Посмотри на эту балюстраду. Здесь вырезаны гербы самых влиятельных семейств Италии: Карафа, Стадера, Морра, Капуа, Орсини. Эти семьи поддержат тебя, Микеле. Ради меня, потому что это моя родня.
В темной глубине водоема блеснула рыбка.
– Мы поможем тебе вернуться в Рим, к Лене, – Костанца протянула ему одно из писем. – Это от нее. Когда будешь отвечать, помни, что именно в Неаполе Боккаччо встретил свою возлюбленную Фьямметту. А величайшее наслаждение приносит любовь чувственная, запретная, сладкая и недоступная; так сказал поэт.
– Мало же он об этом знал, – Караваджо перевернул письмо. На обратной стороне, над печатью, он увидел имя Лены. Радостный трепет вдруг сменился подозрением. Мало кто знал, где его найти, а Лена была неграмотна. Возможно, это письмо – ловушка. И все равно у него задрожали руки: «Она жива, и я могу надеяться».
– Ты и мне нужен, Микеле, не меньше, чем ей, – Костанца покраснела до корней волос. – Ради Фабрицио.
– И только ради него?
Она покрутила на пальце обручальное кольцо – память о давно умершем муже – и ответила почти сердито:
– Ты всегда получал в моем доме и кров, и стол. Разве теперь я слишком многого прошу?
– Но вы не просите меня ни о чем, госпожа моя, хотя я был бы рад оказать вам любую услугу.
– Брат Антонио Мартелли пишет мне с Мальты, – она протянула ему другое письмо так неохотно, словно в нем сосредоточился весь стыд, что ей случилось испытать в течение жизни. – Через несколько дней после твоего побега из рыцарской темницы поймали моряка, который тайком возвращался из Сицилии в шлюпке. Он был из команды Фабрицио, с его «Капитаны». Моряка схватил рыцарь по имени Роэро. Матрос недолго прожил после пыток, но перед смертью успел признаться, что Фабрицио помог тебе бежать из темницы.
– Фабрицио… – Караваджо закрыл глаза руками. – Что с ним теперь будет?
– Брат Мартелли пишет, что если бы рыцарь Роэро обратился к Совету, то Фабрицио на несколько месяцев отстранили бы от должности. Но Роэро в компании нескольких своих приятелей сам решил арестовать Фабрицио. Помнишь брата Джулио?
– А, того любителя пошутить?
– Боюсь, ему уже не до шуток. Фабрицио так просто не дался и заколол брата Джулио шпагой, – Костанца всхлипнула. – И теперь мой сын чахнет в той самой темнице, из которой спас тебя.
Караваджо знал, как наказывают за убийство рыцаря: Фабрицио зашьют в мешок и бросят в море.
Теперь Лена была совсем рядом – ее письмо грело его руку. Но друг детства попал в смертельную опасность.
– Все мои молитвы, госпожа, – о синьоре Фабрицио, и все мои труды да пребудут ему на пользу, – он направил взгляд на полуостров Сорренто, как будто искал глазами труп друга, качающийся на волнах у мальтийских берегов. Очертания острова Капри угадывались над заливом в тумане цвета индиго.
* * *На улицах Неаполя было не протолкнуться, словно все жители города ослепли и пробирались на ощупь. Две женщины бранились у овощной лавки на склоне холма, по которому пролегала дорога к Испанскому дворцу. Среди торговцев сновали зареванные, сопливые дети со сбитыми коленками, такие чумазые, словно некий ревнитель нравственности прикрыл их наготу за неимением одежды тем, что оказалось под рукой, – грязью. Неаполитанцы, словно хищные звери, все время жили настороже – в полной готовности нанести или принять удар. Они двигались как кошки – сделав несколько быстрых шагов, осматривались в поисках следующего безопасного места, торопились туда и снова прятались, ожидая угрозы.
«Я убийца, – думал Караваджо, – но, возможно, здесь я самый невинный человек на много миль вокруг». Микеле потрогал письмо за пазухой камзола. Он знал, где именно прочтет его.
Художник направился в старейший квартал города. Со дня возвращения в Неаполь он еще не заходил в церковь, в которой хранились его лучшие картины. Пройдя узкими улочками с параллельными кварталами, заложенными еще первыми греческими поселенцами, Микеле пересек Спакканаполи – длинную прямую улицу, шрамом рассекающую город надвое.
