Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Художник направился в старейший квартал города. Со дня возвращения в Неаполь он еще не заходил в церковь, в которой хранились его лучшие картины. Пройдя узкими улочками с параллельными кварталами, заложенными еще первыми греческими поселенцами, Микеле пересек Спакканаполи – длинную прямую улицу, шрамом рассекающую город надвое.
Сидя возле таверн, неаполитанцы ели спагетти – брали руками и отправляли в рот, запрокинув голову подобно шпагоглотателям. Гомон толпы прорезал плач волынки-цампоньи – сочетание пронзительной мелодии и низкого гула, проникающее прямо в грудную клетку.
Он свернул в проход перед алтарем Пио дель Монте. Глазами Богоматери с «Семи деяний милосердия» Лена смотрела на него с состраданием и вместе с тем приглядывала за людными улицами Неаполя. Он развернул письмо и прочел:
Дорогой мой Микеле,
Пишу тебе рукой нашего друга Просперо Орси. Говорю тебе это, чтобы ты мог доверять написанному мной, и не думай, что эти мои слова принадлежат кому-либо, кроме меня. Просперино передает тебе привет, записывая мои слова.
Я долго не решалась написать тебе. Я думала, что тыне хочешь меня знать. Ты уехал внезапно. И хотя Просперино сказал мне, что ты бежал, потому что убил синьора Рануччо, я знала, что ты все равно готов был уехать, что бы ни случилось. Я не говорю, что ты убил Рануччо, чтобы был предлог сбежать от меня, но ты не слишком сожалел о расставании.
На этой неделе я услышала, когда работала во дворце Мадама, от гостей кардинала дель Монте, что ты вернулся с Мальты в итальянские края. Может быть, тыне хочешь знать меня. В этом случае сожги это письмо. Но должна тебе сказать, что жалею, что ты уехал, и хотела бы проводить ночи в твоих объятиях. Просперино говорит, что краснеет, и я тоже краснею, потому что никогда не была распутной женщиной и без тебя не стала такой.
Я люблю тебя, Микеле. Если в своих странствиях ты убедился, что я твоя любимая и ты покинул меня по ошибке, то вернись.
Я не могу уехать, иначе бы приехала и нашла тебя, хоть дорога в Неаполь опасна и полна бандитов. Мне надо ухаживать за Доменико, который ослабел от лихорадки, и за матерью, которая ослепла и не может пошевелить левой рукой и ногой.
Мое здоровье тоже не слишком хорошо, любимый. Работать тяжело, потому что приходится стоять с овощами на пьяцца Навона, и женщины Томассони иногда ругают меня и бьют. Но дворецкий кардинала дель Монте поручает мне легкую работу из уважения к тебе, так что надеюсь, что хотя бы кардинал верит в твою любовь ко мне.
Вернись ко мне, моя любовь, – не дразнись, Просперино. Если ты забыл обо мне, Микеле, не пиши мне. Но и не возвращайся в Рим. Я не хочу быть в том же городе, что и ты, но без тебя.
Я часто хожу в храм Святого Августина и подолгу стою перед «Мадонной Лорето». Ты был прав: никто теперь не смотрит на фреску Рафаэля. Все глядят только на твою картину. Хотя я простояла там много часов, никто не подошел ко мне, чтобы сказать, что я похожа на Мадонну. Может быть, я выгляжу слишком усталой или постарела за последние годы. Но я вспоминаю о тех днях, когда ты рисовал меня, показал мне готовую картину и лег со мной в постель – молчи, Просперино!..Я твоя Мадонна и душой буду с тобой, где бы ты ни работал и куда бы твое сердце тебя ни позвало. Пусть, если будет на то воля Божья, твои дороги приведут тебя домой, ко мне.
Твоя ЛенаПод своим именем Лена нацарапала что-то похожее на букву «Л». Караваджо словно услышал ее голос и заплакал. «Я хотел защитить ее и оставил, – подумал он. – Но без нее мне не жить». Он должен вернуться к ней. Но сначала получить помилование – чтобы быть с ней.
В письме был постскриптум. Караваджо вытер рукавом глаза и стал читать дальше.
Просперино, художник-карикатурист, шлет привет своему дорогому другу, величайшему из римских живописцев, Микеланджело Меризи из Караваджо.
Микеле, я не сказал девушке, о чем пишу здесь. Она считает, что это лишь дружеский привет. Она пришла ко мне, чтобы написать это письмо, и я вижу, что оно ей нелегко далось. Она уверена, что ты хотел ее бросить, хотя я давно уже сказал ей, что это не так. Но я уезжал в Венецию на работу, и пока меня не было, другие – женщины Томассони и Филлида – пытались убедить Лену, что ты никогда не любил ее.
Она очень больна, Микеле. Ее кожа землисто-серая, под глазами и вокруг рта темные круги. Ее губы свинцового цвета, и, увы, при кашле она харкает кровью, как случилось и сейчас, когда она диктовала это письмо.
Я знаю, что ты пытаешься добиться помилования – и что на это нужно время. Онорио находится в изгнании в Милане, ожидая прощения, и Марио тоже не здесь – он на Сицилии. Брат Рануччо уехал из Рима по той же причине. Надеюсь, что ему неизвестно, где ты сейчас. Я пошлю это письмо через дель Монте и не буду спрашивать, где тебя искать.
Я слезно просил дель Монте заступиться за тебя перед Шипионе. Мои мольбы его разгневали – он говорит, что твое дело и так не идет у него из головы, а кардиналу-племяннику не нужны напоминания от третьесортного художника. Я ответил, что он может считать меня хоть десятым сортом, только бы за тебя заступился.
Для Лены я сделаю что смогу, Микеле, хотя я сейчас не при деньгах. Я помогаю жене Онорио, которая впала в нищету, потому что наш друг ничего не посылает ей из своего изгнания, а ей пятерых детей кормить. Бальоне со своей шайкой заграбастал себе все заказы, которые могли бы достаться мне. Возвращайся в Рим. Обязательно, Микеле.
Твой друг, соскучившийся по нашим былым проделкам,
Просперо ОрсиКараваджо поднял глаза на свою картину. Дева держала на руках младенца Христа. Художник придал мальчику черты Доменико – но сейчас Микеле подумал, что нет, он похож на ребенка, который родился бы у них, если бы у Лены не случился выкидыш. Микеле опустился на колени, прижав к сердцу письмо. Если бы он сейчас дополнил ее образ еще несколькими мазками, может, она сошла бы с холста, положила ладони ему на щеки и спросила: «Почему ты не сделал этот мазок два года назад?» Ах, если бы его таланта оказалось достаточно, чтобы явить ее во плоти… Тогда она была бы с ним.
Он поднялся на ноги. «Я сделаю так, чтобы она была со мной!»
* * *В Карита – неспокойном квартале, населенном испанскими солдатами и их шлюхами, – он вошел в таверну Серильо. Дым очага ел глаза. Он купил бутылку вина, торопливо осушил первый кубок, затем повернулся к сидевшей за соседним столом компании и поднял второй. От Лены пришло письмо. Она его любит.
