Андрей Лазарчук - Посмотри в глаза чудовищ
Ни люди, ни пес не слышали ни звука (подземный гул не в счет), не видели теней, фигур и движений, не ощущали враждебного запаха, но все в равной степени были уверены, что впереди ждет засада.
В таком напряжении нервов они дошли до новой железной дверцы.
Коминт протянул руку к засову… и вдруг замер.
– Что? – прошептал Николай Степанович.
– Тише… там…
Они стали слушать, стараясь не дышать. Но слышно было только, как шумит в ушах внезапно похолодевшая кровь.
Гусар лапой провел по железной двери, и скрежет обрушился, как горный обвал.
И тут же в ответ на этот звук раздался другой, куда более мощный скрежет, механический храп, скрип несмазанного массивного механизма… и невыносимо громко, на пределе терпения, начали отбивать полночь часы – те самые, которые проводили их на Рождественском бульваре… Неужели прошел час, закричал Николай Степанович, обхватив руками раскалывающуюся голову, удары меди отражались белым вспышками позади глаз, боль острым узким клинком входила в нёбо и продвигалась к затылку, и уже не было сил терпеть, но тут все кончилось.
Они стали подниматься и машинально отряхиваться, Гусар изогнулся немыслимым манером и яростно вылизывал шерсть, и прошло немало времени, прежде чем кто-то заговорил.
– Собственно, и «Черный квадрат» Малевича написан не просто так…
– Так ведь и Скрябина казнили не с бухты-барахты…
– Еще бы четверть оборота, и мы, как художник Дэн, очнулись бы в любимой опиекурильне…
– На Канатчиковой бы мы очнулись…
– Интересно, написал ли Дэн что-нибудь с тех пор?
– Он ушел в политику и погиб для искусства… кстати, до сих пор так и не известно, жив он или умер… впрочем, это в традициях Китая…
– Коминт, с каких это пор ты стал разбираться в китайских проблемах?
– Я? В китайских? Я в наших-то… – Коминт замолчал. – Странное здесь место.
Гусар кашлянул.
Николай Степанович отодвинул заслонку на дверце. Громкий скрип несмазанных петель…
Язычки пламени пригнулись, померкли и погасли. И в наступившей тьме раздался тихий множественный шорох.
Позади испуганно чиркнула спичка. Потянуло серой. Вновь затеплился, покачиваясь, желтый огонек свечи. Николай Степанович зажег свою от свечи Коминта…
За железной дверью была настоящая театральная ложа, разве что каменная.
Каменными были грубые подобия кресел, а портьеры заменяла раздвинутая в стороны набитая пылью до плюшевого состояния паутина.
Шуршащий мрак окутывал ложу…
– Задуй свечу, – одними губами сказал Николай Степанович, гася свою. – И запомни, пока ты в уме: нас здесь трое. Четвертого – убей.
Несколько минут глаза не видели ничего, кроме сиреневых пятен.
Потом внизу тьма распалась на множество серых силуэтов, и тут же, будто добавили свет, стало видно все.
Толпа крыс стояла, задрав острые мордочки, перед каменным возвышением. На возвышении размещался целый игрушечный город, собранный из спичечных и обувных коробок, молочных пакетов, банок из-под пива, ячеек для яиц…
Пластмассовый кукольный дом для Барби означал здесь, наверное, царский дворец. Большой крыс в накинутой подобно плащу аккуратно обгрызенной банановой кожуре стоял на краю возвышения и будто обращался к толпе, негромко попискивая. Толпа отвечала возмущенно. Крысы, укрытые по ушки газетными обрывками, вынесли наперсток или пробку, и в нем крыс в банане медленно ополоснул передние лапки. Позади на круглой огороженной площадке несколько громадных жирных пасюков в красных накидках важно стерегли маленького альбиноса. Проходя мимо, крыс в банане пискнул что-то и, взмахнув хвостом, скрылся в Барби-домике. Пасюки, возглавляемые здоровенной крысой, которая напялила на себя целую консервную банку с дырами для лапок, растянули альбиноса и начали стегать его хвостами…
– Держи меня, Коминт, – прошептал Николай Степанович.
– Степаныч, да что же это…
– Господи, путеводи меня в правде Твоей… – он перекрестился.
Наваждение не исчезло.
Крысы, толпящиеся внизу, раздвинулись, образовав длинный коридор. Он вел от игрушечного города к невысокой кучке камней. И пасюки в красном, окружив альбиноса, стали подталкивать его к этому коридору. Альбинос шел неохотно, оглядываясь как бы в ожидании помощи и поддержки. Откуда-то возник связанный из палочек крест. Альбинос взял его передними лапками и понес сквозь верещащую толпу…
– Уйдем, – сказал Николай Степанович. – Не могу больше…
– Ну, Степаныч, дай досмотреть.
– Нет, Коминт. Не для людей это.. – и, не оглядываясь более на спутников, Николай Степанович вернулся в коридор. Минуту спустя смущенные Гусар и Коминт присоединились к нему.
– Куда дальше? – зажигая свечи, спросил Коминт.
– Не знаю. Надо подумать. И вообще – отойдем подальше, хватит с меня этой богосквернящей мистерии… и, неровен час, опять что-нибудь начнется…
Они отошли совсем недалеко, когда сзади торжествующе заскрежетало и ударило гулко – всего один раз.
Золотая дверь. (Поповка, 1897, июнь)
Английские колонны терялись в пушечном дыму. Голландцы пятились, но не бежали. Кавалерия Нея гарцевала на холмах. Груши, как всегда, заблудился.
– Сир! – подбежал Сульт. – Там гонец от князя Барклая де Толли!
– О чем же просит князь?
– Он… Сир, когда я услышал, то подумал, что схожу с ума! Сир, он предлагает военный союз!
– Какая великолепная интрига. Пригласите гонца.
Передо мной встал запыхавшийся юный высокий красавец. Узкое смуглое лицо его еще более потемнело от порохового дыма, серо-голубые глаза блестели.
– Ваше величество! Полковник Гумилев с посланием от командующего. Его светлость князь ведет вам на помощь русский корпус. Найдено завещание светлейшего князя Кутузова…
– Моего старшего брата? – я сделал масонский знак.
Гонец молча с достоинством поклонился.
– Что ж, полковник, давайте пакет.
Я нетерпеливо сорвал бандероль с синего конверта.
Барклай де Толли предлагал мне демонстрировать отступление левым флангом, дабы самому ударить во фланг и тыл принцу Оранскому.
У меня была минута на принятие решения.
– Полковник! Летите обратно и передайте на словах князю: ровно в три часа Рейль изобразит отступление от высоты Сен-Жан. Я буду ждать удара моих русских союзников не позже четырех часов.
– Да, Ваше величество.
– Стойте, полковник. Ваше лицо мне очень знакомо. У меня прекрасная память на лица. Где мы могли встретиться? В России?
– Скорее, в Африке. Помните русских путешественников, которые показали вашим солдатам дорогу на оазис Нахар?
