Андрей Лазарчук - Транквилиум
Обзор книги Андрей Лазарчук - Транквилиум
Андрей Лазарчук
Транквилиум
Это самое место, которое ты называешь изгнанием, является родиной живущих здесь. И ничто не является несчастьем, если ты не считаешь его таковым, напротив же, кажется блаженным жребием все, что ты переносишь терпеливо… Есть ли что-нибудь более ценное для тебя, чем ты сам?
БоэцийЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЯНТАРНОЕ МОРЕ
Всякое различие разъединяет, и все стремится к подобию; поэтому то, что стремится к чему-либо другому, по природе своей, очевидно, такое же, как то, к чему оно стремится.
Боэций1
Тот памятный день начала лета тысяча девятьсот восемьдесят третьего года от Рождества Христова, день, в который мятежный крейсер «Дефендер» подверг бомбардировке гавань и нижний город Порт-Элизабета, дав тем самым толчок беспорядкам и смуте вначале на Нью-Айрленде, и затем и на материке – этот день леди Светлана не забыла до самой смерти, но совсем по другой причине…
Утро начиналось безмятежно и размеренно.
– Кофе, мэм! – ослепительно улыбаясь, впорхнула Люси. Зеленые глазки ее сияли. – Что желаете на завтрак?
Это был почти пароль, но Светлана решила уточнить:
– Милорд муж уехал?
– Да, мэм. Еще до рассвета.
– Что-то случилось?
– Я не знаю. Спросить у Филиппа?
– Не стоит, Люси. Последнее дело – лезть в дела мужа.
– О да, мэм. Итак, на завтрак?..
– Земляника, бананы, орехи, мороженое.
– Шоколад, мэм? Вчера привезли, наконец, тот, который вы любите.
– «Петровский»? Не может быть.
– Может, мэм.
Горький твердый палладийский шоколад был слабостью Светланы. Одной из маленьких простительных слабостей. Он имел вкус детства. На Нью-Айрленде и вообще в Мерриленде такого не делают. Здесь в ходу мягкие сорта с молоком и дольками засахаренных фруктов. Это тоже вкусно, но иначе, иначе…
– О, Люси! Я так долго ждала этого известия! Теперь все пойдет по-другому!..
Дурачась, она сказала эти слова – и кто же мог знать, что звучит пророчество?
– Ванна готова, мэм. Мэй тоже готова. Вам помочь?
– Побереги силы до тех пор, когда я стану бабушкой…
Нельзя, нельзя бросаться словами. Пониже горла тут же возник крошечный, но неприятный комочек. После двух лет замужества она так и не совершила того, чего от нее ждали и требовали, – и теперь уже не надеялась совершить. Констанс за спиной холодно и нагло говорила о разводе: по закону три года бездетности есть самое веское основание для одностороннего расторжения брака. Вся родня, весь этот несчастный баронский клан навалится на Сайруса и вынудит его подать прошение. Их можно понять: должен быть наследник…
Не сегодня. Об этом – не сегодня. И вообще – собственное тело подсказывало Светлане, что дело не в ней. По крайней мере, не в ней одной.
Холодно отзвонили часы. Половина чего-то.
Встаем.
А вставать не хотелось. Наоборот, хотелось лежать и слушать звуки, приходящие снаружи, из сада и далее: с площади, от почтовой станции, с вокзала. И, впав в полудрему, досмотреть тот сон, который…
Забыла.
Обидно. Сон был из тех редких снов, которые оставляют после себя множество взъерошенных мыслей и чувств, но сами – исчезают, испаряются, как пролитый эфир, и – не удержать, нет.
Жизнь – слишком скучная штука, чтобы еще и забывать взъерошенные сны. Тем более – жизнь в этом чистом, богатом, удобном, но, Боже мой, до чего размеренном и чопорном доме, где все известно наперед, где даже мухи в кружевных чепчиках…
Спасибо Люси – без нее хоть волком вой.
Ма-аленькой такой волчицей…
Светлана откинула покрывало и спустила ноги на пол. На мягкий болотного цвета ковер. Вот и с этим ковром: ей хотелось сине-белый, но кто ее спрашивал? Милорд муж распорядился…
Она нащупала плетеные домашние туфли, приняла от Люси халатик. Хуже всего, что эти мысли, когда-то стыдные и пугающие, стали почти привычными.
Одна услада – титул.
Леди Стэблфорд.
С заспанной и всем недовольной мордой. Смешно.
Ванна ждала: прекрасная дубовая лохань, полная горячей воды и взбитой душистой пены. И Мэй ждала, смуглая, голая, в кожаном блестящем передничке. И там, в воде, пахнущей бантусаном и яблоневым цветом, под крепкими и нежными руками ваннщицы, Светлана понемногу вернула себе легкое и даже приподнятое настроение забытого сна. Ну, разведется с ней Сайрус – и что? В двадцать лет жизнь не кончается, мир велик, городов много… Титул она потеряет? А видела я этот титул знаете где? Боцман Завитулько вам скажет.
Отец, конечно, расстроится. Что делать – не бывает же так, чтобы никто даже и не расстроился. И потом – целый год впереди, мало ли что может произойти за год?
Она не заметила, что последние слова произнесла вслух.
– Конечно, мэм, – отозвалась Мэй. – Но знаете, что я вам скажу? Лежачие камни обрастают мхом.
– Доля наша такая – лежачая…
– О да, мэм. По крайней мере, мужчины должны быть в этом уверены. Но это не значит, что лежать мы должны все время на одном месте.
Светлана вдруг покраснела. Сон вспомнился. Медведь. Молодой медведь. Она занималась с ним любовью.
– Что я скажу, миледи, – Мэй понизила голос. – Это все только кажется сложным. И страшным. Вы уж мне поверьте. Уж это-то я знаю.
– Нет, Мэй, нет…
– Так вот сразу и нет. Вы поразмыслите тихонечко. Главное ведь – никому никакого убытка, а лишь одно сплошное удовольствие и исполнение желаний.
– Не надо, Мэй. Даже слышать о таком не хочу.
– Словом, как надумаете – шепните мне или Люси. Мы ведь вас любим. Правда же.
Мэй размяла ее на жесткой кушетке, помогла одеться в домашний костюм: широкие льняные штаны и льняную же блузу цвета морской травы с пепельно-серой отделкой. Волосы, заколотые на время купания, Мэй распустила и стала расчесывать тяжелым серебряным гребнем. Сидя перед опотевшим по краям зеркалом, Светлана смотрела на себя – и нравилась себе. Да, чуть бледноватое лицо, и больше, чем хотелось бы, веснушек на щеках, и скулы напоминают о далеких татарских предках – но зато глаза! Зато волосы! Если вот так наклонить голову и взмахнуть ресницами, у мужчин сразу слабеют колени. Ах, говорил ей тогда, перед свадьбой, Левушка Каульбарс: в такие глаза – как в омут!.. Где он теперь, Левушка? Вправду, как в омут. Тихо, в ночь, втайне от всех ушли тогда кильботы…
А в волосы влюбился Сайрус. Не во всю ее – только в волосы. Вот они – бронзовая волна. Недолго длилась влюбленность, да кончилась свадьбой. Именно – кончилась. Любовь так и не пришла, и семьи не получилось, и вот живут приветливо, но отдельно друг от друга два человека, играющие в общность душ да изредка дополняющие какие-то гимнастические упражнения в постели…
За завтраком Светлана спросила утренние газеты. Итак, что делается в мире, пока мы спим? «Морнинг экспресс» повествовала о небывалом по дерзости ограблении почтового поезда, явлении Пресвятой Девы в семейной часовне виконтов Росли, возвращении экспедиции Брезара, пытавшейся подняться вверх по Таранусу, сорокачасовом полете монгольфьера «Гэллант игл» с тремя аэронавтами… А также о начале гастролей петербургского театра мод «Амфитрита»! Новейшие фасоны, прекрасные ткани, коллекция шляпок, мехов и обуви из «Корабельного пассажа»!!!
Эта новость затмевала все.
Что в Сайрусе совершенно замечательно – так это полное отсутствие скупости. Поэтому и родственники, кстати, считают его белой вороной и смотрят чуть косо. Другое дело, что он совершенно не умеет тратить деньги. Он делает это так же равнодушно, как ест, ведет дела, пишет письма, беседует не о флоте и занимается любовью.
– Люси! – и у Люси сразу же начинают чуть иначе блестеть глаза. – Одеваться! Мы едем в «Торговый двор»!
Нельзя же, в самом деле, появиться на людях в платье, в котором тебя уже видели…
Глеб перегнулся через парапет и посмотрел вниз. Кажущиеся маленькими волны с шорохом накатывались на каменистую полоску пляжа, проваливались – и уступали место следующим. Иногда как бы крошечные камешки вдруг срывались с места и шустро мчались куда-то: рогатые крабы рылись в порах этого естественного фильтра и, понятно, получали свое. У крабов были весьма ощутимые преимущества перед ним, Глебом Мариным, выпускником престижной школы Джессапп…
Последние полгода он доучивался лишь благодаря доброму к нему расположению совета попечителей и директора мистера Трэйна. Ты закончишь курс, юноша, и получишь диплом, это я тебе гарантирую, сказал мистер Трэйн тогда, после так страшно несостоявшихся рождественских каникул, но больше ничего я тебе гарантировать не могу. Я буду работать ночами, сэр, сказал Глеб, чтобы… Нет, юноша, мы этого не допустим, – и Глебу показалось, что мистер Трэйн улыбнулся.
И вот приходится начинать буквально с нуля: имея в кармане шесть фунтов четыре шиллинга, в школьном ранце – смену белья и диплом с золотой печатью, в голове – неясный гул, а в сердце – страх и неуверенность… и не имея: крыши над головой, родственников, знакомых (хороших), рекомендательных писем, планов, особых на что-то надежд…
