Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь
Господи, да неужели это правда, что он, этот мальчишка, этот мой мальчишка кого-то застрелил?
Сейчас узнаю.
Журанков сглотнул и ускорил шаг.
А Вовка уже минут пять как заметил, что за ним следит тусклый топтун. Поначалу он еще старался гнать от себя эти мысли — совсем, мол, я свихнулся от последних событий, помороки пошли, блин… Но когда топтун стал его догонять — неторопливо, очень уверенно в себе: мол, не уйдешь, урод, некуда тебе деваться, я все знаю! — сомнений не осталось. Вовка дернулся взглядом влево, вправо, но ни одной подходящей подворотни поблизости не случилось. Да и негоже это, осадил он себя. Всю жизнь не набегаешься. Первое мимолетное смятение отступило, придушенное суровым спокойствием. Будь что будет. Русские не сдаются. И не бегают, как зайцы.
«А мальчик меня заметил. Нервничает. Да, что-то с ним не так, совесть нечиста, иначе он и внимания не обратил бы на такую шушеру, как я. Да, вот заозирался. И сразу взял себя в руки. Пошел медленнее. Остановился и повернулся ко мне, в глазах — вызов противнику и покорность судьбе. Господи, Вовка… Это мой Вовка…»
Они сошлись.
— Здравствуй, Володя, — сказал Журанков.
— Здрасьте, — хрипло сказал Вовка. Запнулся. И кинул этак небрежно, мужественно: — Вы из ФСБ или просто из милиции?
Журанков улыбнулся. Завозился во внутреннем кармане, достал паспорт: он очень боялся, что сын не поверит, что он — это он. И не хотел быть голословным.
— Я твой отец, — сказал Журанков.
У Вовки слегка отпала челюсть.
— Какого хе… — начал он после паузы и осекся. — То есть…
Журанков молча показал ему страничку паспорта. Вовка всмотрелся. Потом снова перевел взгляд на лицо Журанкова.
— Ну и чего? — спросил он.
— Надо поговорить, — сказал Журанков, неловко упихивая паспорт обратно. — Тут есть какой-нибудь скверик, какая-нибудь скамеечка на отшибе?
Несколько мгновений сын приходил в себя. Потом сказал угрюмо:
— Да.
Он и не подумал ершиться. Шок.
Они пошли.
Сын не обманул. Пять чахлых кустиков, один опасно дряхлый тополь над ними, а посреди — песочница, горка и почетный караул из четырех скамеек по сторонам. Время было неурочное, и лишь один неприкаянный карапуз под небдительным присмотром деда, читавшего какую-то книгу на английском, лепил формочкой и совочком незамысловатые куличики, а потом сам же их давил. Слепит — раздавит… Слепит — раздавит… Жизнь в миниатюре.
— Вот какое дело… — сказал Журанков, когда они уселись. Помолчал. — Мама с самого начала, когда мы расходились, просила меня с тобой не встречаться, и… она была права.
Замолчал.
Ведь все такие безалаберные, неаккуратные, забывчивые, и притом нельзя им об этом говорить, а то они обидятся — надо просто терпеть, не подавать виду, есть, что дает жена и нахваливать, на самом-то деле давясь, потому что наверняка она все плохо помыла, и по возможности делать все самому; а где сил набраться? И вот иногда осторожно, тактично, как бы с юмором, все же в чем-то приходится поправлять…
«Кате, верно, казалось, я их поедом ем с утра до вечера.
И когда она после развода запретила мне видеться с сыном, я не боролся. Я уже сообразил, что к чему. И я уберег Вовку от того яда, которым меня пропитали в детстве. Я сознательно старался его оградить, не изуродовать, понимая, что, если буду маячить рядом, яд сам собой мало-помалу перетечет к нему. Ведь человек не может изо дня в день быть внутри таким, какой есть, а снаружи — совсем другим, каким надо. Мои родители тоже все делали не нарочно, а просто потому, что жили. И я стал как они; еще в детстве стал, сам того не замечая и не понимая и потому не в силах защититься, по малолетству не в силах даже понять, что нужно защищаться… Я стал как они, мне же все время хочется позаботиться, уберечь и научить, как лучше. И это при том, что я ничего не умею.
Я не хотел, чтобы Вовка мучился, как я.
Уберег.
Только вот теперь у меня нет продолжения. И уже никогда не будет.
Нет, Вовке все это по фигу…
И он прав. У него свои проблемы».
Мальчик, неприязненно хмурясь, терпеливо ждал. Чувствовалось, что еще минута-другая, и он встанет и уйдет — вероятно, плюнув.
А, собственно, с какой стати, сообразил Журанков, он будет откровенничать с невесть откуда свалившимся отцом по паспорту?
Если не пошлет ко всем чертям — это подвиг…
— Ладно, лирику побоку, — сказал Журанков, выдавив улыбку. — Мне тут про тебя рассказали странную историю, и я всего-то хочу знать, правда это или нет.
В глазах Вовки дернулось брезгливое негодование. Или страх?
Нет, не страх, а что-то такое…
— Кто рассказал? — напряженно спросил он.
— Я тебе потом изложу свою историю, если захочешь. Но сначала ты расскажи. Вроде как ты с пистолетом носишься… Стрелял в кого-то…
Вовка ощутимо вздрогнул.
Уставился в землю, задумался. Лицо его было отрешенным и хмурым. Долго молчал.
— Тебе в подробностях? — глухо спросил он.
— Как хочешь.
Сын помолчал еще. Явно не знал, на что решиться.
— Тут на днях, — не поднимая взгляда, бесстрастно начал он потом, — я с одним товарищем, который должен был меня подстраховать и вообще… он старший, он контролировал, это было третье посвящение… Мы пошли к одному сказать, чтобы он выметался обратно из России туда, откуда пришел. Он вроде как врет тут. Приехал из Европы и, младший воевода сказал, чего-то врет. А его слушают. Он знаменитый. Мне нужно было его пугнуть. И мне воевода дал пистолет. Надо было, если он заартачится, стрельнуть ему под ноги. Так воевода поставил задачу, я точно помню. Но все пошло через задницу.
Вовка помолчал, переводя дыхание. Сглотнул. Коротко, виновато покосился на внимательно слушавшего Журанкова. Вовсю чирикали неунывающие воробьи.
— Я плохо помню, все получилось очень быстро. Тот хотел забрать у меня пистолет. Он спокойный был такой, не верил, что я всерьез. Я… Я и сам бы пистолет не отдал нипочем. Я его уже снял с предохранителя. Чтобы, если что, сразу под ноги ему. Но мой товарищ, наверное, подумал, что у меня духу не хватит. Он сзади стоял. Наверное, он подумал, что тот у меня отберет пистолет. Он взял меня за руку, потянул… как-то… Я даже не понял как. Как-то курок нажался. И… прямо в живот…
Вовка сглотнул. Журанков забыл дышать.
Боже милостивый, у него прямо рвалась сейчас с губ фраза, которую он столько миллионов раз слышал в детстве: надо было не так!
Поздно…
Он молчал.
— А в кухне, оказывается, сидел еще какой-то жлоб. Как прыгнет оттуда! И выбил у меня пистолет. Он вообще здоров махаться, меня уделал враз. И начал метелить Ярополка. Я еле очухаться успел, а Ярополк уже с копыт… И тогда я чем попало, телефоном кажется, тому как жахну в башню! Понимаешь, это уже просто само собой получилось! Не мог же я смотреть, как товарища бьют!!
