Ингмар Бергман - Стыд и позор
С дороги все время слышно тяжелое резкое уханье - стреляют танки. Затем все перекрывает рев самолетовштурмовиков, которые в бреющем полете заходят на цель. Эскадрилья за эскадрильей. Ян с расстроенной миной поворачивается к Эве, что-то говорит, она отрицательно мотает головой. Они не слышат друг друга. Разрывы гремят теперь совсем близко-как вдруг оконные стекла в верхнем этаже разлетаются вдребезги и мощная ударная волна бьет в стену дома. Ян опять пытается что-то сказать. Но с губ срывается лишь бессвязное бормотание.
Шесть часов продолжается оглушительный грохот (начался он на рассвете, в половине четвертого), а затем мало-помалу идет на убыль и наконец умолкает совсем. Наступает тишина.
Эва и Ян выходят во двор. Поднявшийся ветер принес с собой едкую, удушливую вонь. За поленницей кудахчет курица. Шелестит листвой старый дуб. Капли дождя с громким бульканьем шлепаются в бочку под водостоком. Где-то кричит чайка. По дороге грохочет танк, въезжает в лес, останавливается. Танкисты выбираются наружу, подходят к Эве и Яну. Просят пить.
Что до обстановки, то сведения у танкистов весьма скудные: во-первых, их отозвали на базу, во-вторых, у Чюрквикена высадился десант, но был отброшен. Затем они говорят, что Яну с Эвой крупно повезло, отделались всего-навсего разбитым окном.
Вечернее солнце рисует алые узоры на стене у кровати, но лицо Эвы в тени. Она сидит, кутаясь в халат, и смотрит на Яна, который стоит в пижаме посреди комнаты. В руках у него Эвина скрипка. Смычок лежит на столе.
Ян. Я когда-нибудь рассказывал тебе, кто был этот самый Пампини? Инструментальный мастер из Вены, современник Бетховена, учился у итальянцев. Долгое время служил в русской армии, сражался с Наполеоном. А когда потерял ногу, начал в конце концов строить скрипки. Эту вот он построил в тысяча восемьсот четырнадцатом году, как бы приурочил ее создание к Венскому конгрессу *. Умер он от холеры. Не помню, в каком году.
Он настраивает скрипку и пробует звук, потом берет смычок и сокрушенно качает головой.
Ян. Паршиво звучит. Рука ни к черту. Попробуй ты.
Эва мотает головой, едва заметно улыбается.
Он кладет скрипку в футляр, щелкает замком. Тихо. Тихо в доме, в лесу, над морем, в воздухе. Солнце медленно спускается за сосны.
Эва. Иди сюда, ко мне.
Спустя несколько дней их увозят на допрос, заталкивают в военный грузовик, где уже сидят какие-то незна
* Венский конгресс (сентябрь 1814-июнь 1815)-конгресс европейских государств, завершивший войны коалиций европейских держав с Наполеоном I. Были заключены договоры, направленные на восстановление феодальных порядков и удовлетворение территориальных притязаний держав-победительниц. - Прим. перев.
комые люди, и отвозят в летний ресторан.
Там устроен допросный центр, во дворе кишат люди, машины, повозки.
Вновь прибывших запирают в похожем на коридор помещении, окна в нем заколочены, у голых стен - параши. Здесь уже находится человек двадцать. Время от времени одного-двух уводят. И никто из них не возвращается.
Воздух спертый, воняет прелой соломой, мочой и потом. Ян в пижаме, Эва успела накинуть поверх ночной рубашки пальто.
Они просили дать им одеться, но услышали в ответ, что впредь им едва ли понадобится столько одежды.
Рядом с Эвой сидит, сгорбившись, мужчина лет пятидесяти. У него длинноскулое бледное лицо и тонкий язвительный рот, глаза большие, темные от страха. На носу дымчатые очки в золотой оправе. Руки необычайно ухоженные.
Освальд. Здравствуйте, мое имя Освальд. Мы встречались в связи с благотворительными концертами, несколько лет назад. Я... Я педагог и воспитатель, работаю с молодежью. То есть работал. Дело дрянь. (Горько смеется.) На меня донесли собственные ученики. Вы что-нибудь знаете?
Эва. Ничего мы не знаем. Нас просто взяли и привезли сюда.
Освальд. Это называется санацией. Ведь теперь, после недавней победы, можно и кровавую жертву себе позволить.
Ян. Мы совершенно ни в чем не виноваты, сколько же можно повторять.
Освальд (пожав плечами). Смотрите, пастора уводят. Старый пройдоха! У него нашли деоятка два солдат-парашютистов, он спрятал их в церковном подвале. Не сносить ему головы. А там, видно, моя очередь. Вон как руки-то дрожат. Занятная штука. Я имею в виду страх.
Ян. А за что вас?
Освальд. Мой кумир - античность. Искусство, этика, философия, политика и так далее. Я гуманист, если это слово звучит не слишком претенциозно.
Дверь открывается, вызывают Освальда. Он встает с испуганной улыбкой, пробирается между кучками людей и исчезает за дверью. Толстяк у стены напротив хохочет, вытаскивает сигарету и предусмотрительно делит ее пополам.
Толстяк. Знаю я этого типа. Гомик, черт бы его побрал, последние три года совращал мальчишек-школьников, всех подряд. И правильно, что его сцапали, - санировать так санировать.
Ян. А вы сами?
Толстяк. Черный рынок. (Хихикает) Все кому не лень у меня покупали, сволочи. В том числе и эти, которые допрашивают.
Ян. Вас уже вызывали?
Толстяк. Нет пока. Но я знаю, как действовать... Хотите сигарету?
Эва, поблагодарив, берет сигарету. Ян вежливо отказывается.
В помещение вталкивают новую группу людей. Загорается электричество. Один из охранников сообщает, что через час принесут поесть. Кто-то кричит, что время опорожнить параши.
Толстяк, скрестив руки на груди, усаживается на корточки, закрывает глаза и зевает. Отчаянно вопит ребенок, кто-то без умолку взволнованно говорит. Ян прислоняется головой к стене, дремлет. Эва курит.
Эва. Иногда все это кажется сном, долгим странным сном. И это не мой сон. Чей-то чужой, а меня загнали туда силой. Нет вокруг ничего по-настоящему реального. Все выдумано. Как, по-твоему, пойдут дела, когда тот, что видел нас во сне, очнется и покраснеет от стыда за свой сон?
Вызывают Эву и Яна Русенберг. Они проходят в зал, где полы выложены красным кирпичом. Снуют туда-сюда чиновники. В карауле - молодые парни с автоматами. Холод, сырость, страх.
Ян несколько раз со вздохом зевает. Эва растерянно улыбается кому-то, чей взгляд устремлен на нее. "Ты знаешь, что надел разные башмаки?" - неожиданно говорит Эва. Ян смотрит себе на ноги и, обнаружив, что это правда, отвечает Эве быстрой, однако же испуганной улыбкой: ничего, мол, не поделаешь. Эва молчит. На стене - большие аляповатые часы из темного дерева. Показывают они четверть седьмого.
Отворяется дверь, их вводят в комнату для допросов, квадратной формы, весьма просторную. Окна заколочены досками, под потолком горят мощные лампы. За столом сидит секретарь (низкорослый, в аккуратном штатском костюме, с равнодушным, почти недовольным лицом). У дверей охрана. Следователь, тощий мужчина в мундире с капитанскими погонами, стоя разговаривает с сутулым светловолосым парнем в расстегнутом френче. На столе - множество бумаг, стопки папок и скоросшивателей.
