Сергей Васильев - Цвет
— Узнаю — поделюсь.
Губернатор расплылся в улыбке, становясь похожим на того тинэйджера, который мог подбить ребят наплевать на уроки, свалить и махнуть на карьеры купаться. Тогда я уже жил в интернате. Герберт был в старшей группе, ему было уже четырнадцать. Он был практически единственным, кто не желал разделять по общепринятому признаку: они, живущие в семьях, и мы, живущие скопом.
Правильный человек.
Таким и остался.
Я радушно попрощался — от неприязни не осталось и следа, миновал силовой барьер, в очередной раз подмигнул администраторше, невнятно сообщив ей, чтоб она меня непременно ждала, и вышел на улицу.
План действий не то чтобы разваливался, но откорректировать его следовало.
Ни один терминал мне ничего не сообщит — запрет «А»-класса мне не обойти. Есть знакомые, которые смогли бы, но пока не стоит — оставим на крайний случай. К тому же до них быстро не доберешься.
Ладно. Не хотят официально, будем другие пути искать. С людьми поговорим. Начнем, пожалуй, с биологической станции — последнего места работы родителей.
Здание биостанции ничуть не изменилось: всё та же форма капли в состоянии покоя, наверченные вокруг широкие полосы палевой расцветки, стойки глушителей жизни. Когда я был маленьким, всё никак не мог понять — зачем стоят эти странные палки. И кем работают папа с мамой. Отец терпеливо разъяснял, что они с мамой изучают разных животных и растений.
«Живых?» — уточнял я.
«Живых».
«Вы сначала их глушите, а потом изучаете?»
«Вовсе нет», — сердился отец.
«Тогда зачем?»
«Это же чужие. Они просто не подходят сюда и не мешают нам работать».
Я надолго задумывался — что за чужие. Ведь и цвирры, и белки — это всё свои. Вон, как прыгают, чуть ли не на голову. Потом отвлекался, забывал — находилась сотня других, более интересных дел, которые надо было срочно сделать.
Это были мои дела
А у родителей — свои, не менее значимые для них…
Станция стояла так, что создавалось впечатление, будто она — центр, от которого и начал расти город. Доля истины в этом была. Но мне всегда казалось это неправильным. Нарочитое выпячивание чего-то одного — всегда ущерб для другого. Главное — люди. А строения — всего лишь место, где они могут находиться.
Я свободно прошел на станцию — охранный комплекс лишь пискнул, узнавая и пропуская меня. Но куда идти внутри? Спрашивать работников, иногда проходящих мимо, как-то не хотелось. Хотелось осмотреться, почувствовать себя здесь своим. Пусть не винтиком их био-машины, но и не песчинкой, попавшей между точно пригнанных шестеренок.
В холле мое внимание привлек небольшой зимний сад. Растения, высаженные за прозрачной загородкой, выглядели чахлыми и замученными. Неровные толстые стволы, покрытые разнообразными колючками, белые и красные цветки отталкивающего вида, каменистая почва. Что за опыты они проводят над несчастной флорой, видоизменяя ее до полной неузнаваемости?
Я поспешил отвернуться. И тут же мой блуждающий взгляд сфокусировался на человеке в униформе сотрудника биостанции — Евгении Кивинове, лаборанте, как значилось на нагрудной голографической карточке. Он целенаправленно шел ко мне.
— Вы хотите устроиться на работу? Отдел кадров в соседнем здании.
— Не хочу. С чего вы так решили?
Лаборант смутился.
— Ну, вид у вас какой-то ищущий.
— Да, я ищу знакомых.
— Кого, например?
— Меня интересуют люди лет на двадцать-тридцать старше меня.
— Разве у вас могут быть такие знакомые?! — тут он смутился еще больше.
— Ладно, я сам поищу, не беспокойтесь.
— Это невозможно! — с жаром возразил Евгений. — Во-первых, вас всюду и не пустят. Во-вторых, многие сейчас отсутствуют: часть — на полевых, часть — дома, отдыхают. А в-третьих… в-третьих, проще спросить в справочном.
— По внутренней сети? У меня нет допуска.
— Ну, могу я посмотреть, — юноша решил загладить неловкость.
Он подошел к служебному терминалу, присел на круглый табурет, ввел пароль и набрал запрос.
— Критерий поиска?
Я посмотрел Евгению через плечо.
— Пожалуй, лиц не моложе десятого года рождения. Локального летоисчисления, разумеется.
«Лица, соответствующие приведенным критериям, в штате биологической станции отсутствуют», — тут же выдала ответ справочная.
— Я же говорил! — радостно сообщил лаборант, повернувшись ко мне.
Плохо. Сразу расхотелось прикидываться вежливым и приветливым. Но ведь не могу же я уйти просто так!
— А нельзя ли узнать о бывших работниках биостанции? — чуть заискивающе попросил я.
— Почему нельзя? Можно! — юноша перестал чиниться и уже воспринимал меня, как своего приятеля, которому делает небольшое одолжение.
Тем лучше.
— Современное место жительство нужно? — уточнил он, не отрываясь от вирт-экрана.
— Конечно.
— Что-то на удивление мало, — несколько растерянно сказал Евгений. — Правда, я искал тех, кто живет на Тсаворите…
— Именно они и нужны, — перебил я и принужденно улыбнулся.
— Ага. Двое их. Лю Вэй, он в Бэе живет, и Виктор Степанович Постников — в Хвойном.
— Здорово! — я действительно обрадовался.
— Не знаю, как с Лю Вэем, а с Постниковым невозможно контактировать, — скептически сообщил юноша.
— Да?
— Мы как-то с ребятами пошли его навестить. Ну, там как раз сорокалетие основания колонии отмечали. Постников же с первой партией колонистов высадился. Так он даже калитку не открыл, не то, что дверь. Написал на экране, что просит не беспокоить, и разряд пустил над забором. Мы всё сразу поняли.
Я помолчал. Ну, не был учитель таким раньше! С Лю, конечно, можно увидеться, вспомнить прежние деньки. А надо ли? Вон, с Пашкой встретился и что? Сказали пару слов и разбежались. Виктор Степанович — другое дело. К тому же, Хвойный практически рядом с городом. А Бэй — на другом континенте.
— Рад, что помог, — разулыбался Евгений. — Вы еще заходите, поговорим о разном. А то с нашими только о работе и можно. Кстати, как вас зовут? Я на вас пропуск выпишу.
— Илья Манжос.
Было довольно занимательно видеть отвисшую челюсть у лаборанта.
3. Тсаворит
Я чуть тронул рукой калитку, и она медленно распахнулась. После разговора с Евгением иначе, чем приглашение, не расценишь.
И дверь в дом Виктора Степановича оказалась незапертой. Я уже и отвык от такого. Да и стоит ли привыкать? Наедут туристы, а вслед за ними — всякая шушера. Спокойной жизни — конец. Хотя, возможно, всё это мимо меня пройдет — от разговора с Постниковым зависит.
