Леонид Панасенко - С той поры, как ветер слушает нас
— Что вы преподаете? — оживился репортер.
— Математику и физику.
— Вы любите детей?
— Терпеть не могу. — Мария сходила в дом, принесла еще один стакан и закончила: — Когда появятся свои, может, и полюблю… Пейте сок. Он очень славный, из холодильника.
— Ваше сокровенное желание?
— О, их у меня много, — засмеялась Мария. — И все сокровенные. Во-первых, хочу удачно выйти замуж. Во-вторых, бросить к чертям школу и всех этих великовозрастных балбесов, которые вместо того, чтобы изучать функции и законы физики, норовят под любым предлогом заглянуть тебе под юбку. В-третьих, мне очень хочется поднакопить денежек и купить на взморье дом. Пусть не такой шикарный, как этот, что я сняла на летние каникулы, но свой. Понимаете — свой.
— Понимаю, — кивнул репортер. — Однако давайте вернемся к тому, что произошло с вами несколько дней назад. Неужто вам в самом деле понравилось ваше… приключение?
Мария пожала плечами, на мгновение задумалась.
— Я нисколько не рисуюсь, — ответила она. — Мы боимся стихий и воюем с ними, вместо того, чтобы попробовать подружить. Я уверена, что природа тоже обладает разумом. Может, не таким конкретным, как у нас. Может, не всегда и не везде. Но что-то, согласитесь, во всем этом есть… Я благодарна смерчу, который без всяких крыльев и моторов поднял меня в небо. Более того. Я хочу приручить этот смерч.
Репортер, который в это время решил попробовать сок, поперхнулся, закашлялся.
— Вы в своем уме? — спросил удивленно он.
— А как лучше для вашего интервью? — засмеялась Мария.
«Напрасно я так разоткровенничалась, — с легкой досадой подумала она. Он такое нарисует в своей газетке, что за мной станут толпами ходить любопытные и показывать пальцем — вот, мол, она. Впрочем, плевать. Пусть рисует…»
— Так и запишите, — сказала Мария: — «Как специалист точных наук, она предполагает наличие у природы какой-то разновидности разума и потому собирается приручить смерч, на котором ей довелось прокатиться. Это трудно, но возможно».
— Превосходно! — воскликнул репортер, закрывая блокнот. — По крайней мере, это интересней, чем считать синяки и описывать то, что видели тысячи других очевидцев.
Погода над Тирренским морем была хорошая, и Смерч издали увидел громаду Сицилии и обошел ее стороной, чтобы лишний раз не беспокоить людей.
«Стромболи будет сердиться, — беспечно подумал он. — Старик считает меня ветреным и несерьезным. Что ж, ветер и должен быть ветреным. Стромболи неподвижен, он знает только внутреннее движение. Зато у него пылкое воображение. Если я расскажу ему о Марии…»
На далеком горизонте возник дым.
«Не спит старик, скучает. Вот и славно».
Он давно знал этот остров-вулкан Средиземноморья, напоминавший голову диковинного животного, высунувшегося из воды и сердито фыркающего через каждые десять-двадцать минут.
Стромболи с его почти километровым конусом — на первый взгляд угрюмый, с плоской закопченной вершиной и черными засыпанными пеплом склонами, с огромным пятижерловым кратером, разрушенным на северо-западе, — многие тысячи лет прятал в своем магматическом очаге живой и острый разум.
Себе подобных Смерч различал по электромагнитной ауре, которая, как правило, всегда клубилась вокруг работающего сознания. Общались они мысленно, только в пределах аур, при их соприкосновении, поэтому до появления Смерча и Стромболи и Теплое Течение, и Байкал с Айсбергом считали, что они одни в своем роде и обречены на вечное одиночество.
Контакт сознании пришел, как обычно, после мягкого упругого толчка, от которого все естество Смерча на миг как бы замерло, насторожилось.
— Бродяга, ты здесь? Наконец-то!
Стромболи на радостях выбросил с полсотни вулканических бомб и струю горячего газа.
— Ты забываешь друзей, Бродяга. Наведываешься раз в сто лет.
— Не ворчи, старая печка. Последний раз я прилетал к тебе в гости весной. Еще лава не остыла, которой ты тогда плевался.
— У меня свой календарь. И я утверждаю: тебя не было тысячу лет.
Вулкан замолчал. Смерча пронзило острое чувство тоски, исходившее от приятеля.
— Как я тебе завидую, Бродяга, — отозвался наконец Стромболи. — Ты везде бываешь, все видишь. А тут… Море, корабли, птицы. Вот и все. Еще горстка людей, которых я не понимаю. Как по мне, так муравьи более гармоничные создания, чем эти беспокойные и бестолковые люди.
— Зато тебе никто не мешает думать.
— К чему все это? Жизнь без общения, без деятельности — бессмысленна, возразил Стромболи. — Ты представь на мгновение, каково мне — всегда все в себе, в себе… Все повторяется, идет по кругу. Я проклинаю тот миг, когда узоры огня сложились во мне так, что осознали самое себя.
— Еще бы… — грустно пошутил Смерч. — С твоим итальянским темпераментом — и оставаться неподвижным…
— Ум приводит за собою чувства. Это плохо. Мы все погибнем от мелких страстей, если не научимся управлять собой. Если не обратимся к чистому разуму…
Эта мысль перекликалась с тем, чем жил теперь Смерч, что привело его к другу — поделиться, немедленно поделиться своей радостью! Она и подкупала его, и пугала. Неужто все так безнадежно? И разве все человеческие страсти — мелкие?
— Что ты знаешь о любви, старина? — спросил он у Стромболи.
— Я так и думал! Вместо того чтобы рассказать, сколько крыш сорвал, кораблей потопил, он пристает к старому повелителю земли и огня с глупыми вопросами. Тебе захотелось размножаться — отпочкуй от себя маленький смерч, и дело с концом.
— Я серьезно спрашиваю.
— Любовь — это выдумка людей. Такова их биологическая природа.
— Они называют это чувство духовным. Получается, что мы тоже… Например, я люблю тебя, хотя ты — старая ворчливая печка. К тому же прогоревшая и вонючая.
— Мы одиноки в этом мире, поэтому и любим друг друга. Но не станешь же ты утверждать, что тебе нравится какое-нибудь безмозглое красивое облако.
— Нет. Я полюбил человека. Женщину.
Стромболи от неожиданности поперхнулся огнем и дымом. Из жерла его выплеснулось озерцо расплавленного базальта.
— И это после всего того, что случилось с твоим отцом?
— Да. Тебе надоела неподвижность, а мне — вечное движение. Теперь у меня есть существо, к которому я мысленно привязан. Мы даже немного похожи. Она такая порывистая, свободная…
— Ты плохо кончишь, Бродяга. Вы слишком разные. Ты забываешь, что ты стихия. Ты веками крутишься среди людей и невольно начинаешь уподобляться им. Ничего доброго из этого не получится… — Вулкан помолчал, затем добавил: — Возле меня раньше жило несколько тысяч человек. Теперь осталось триста. Остальных я разогнал своим ворчанием и нисколько об этом не жалею. Их бессмысленная суета раздражает меня. Что это за разум, который горит в лучшем случае полета лет? Искра, а не огонь.
