Анатолий Королев - Блюстители Неба
– Чак-ки! – сказал он, наклоняясь над голубой водой, и к нему устремилось бутылконосое серое тело – дельфин. Чакки вынырнул из воды и плюхнулся обратно, глаза его смотрели укоризненными линзами: где же, братец, угощение?
Романа вновь закружило от перелива в детское сознание, он мчался через ступеньки лестницы на физзарядку в белой хлопчатобумажной майке «диско», в белоснежных шортах и адидасовских кроссовках (сразу после завтрака – дуэль на ракетках с Головастиком, задавакой Майклом), дельфин вновь тугой резинистой массой вылетел из воды и тихо ушел обратно в голубую толщу, как заправский прыгун с вышки, с минимумом брызг. Мария, где ты? Вчера на корте он ушиб колено, и оно здорово ныло сейчас, остановившись на лестнице, Батон разглядывал нежную клейкую коросту чуть ниже коленной чашечки, даже потрогал ее пальцем: больно.
Вернуться домой теперь невозможно. Но он и не думал об этом, он бежал вдоль корпуса изолятора, ботинки бухали по гравийной дорожке, затем нырнул в кусты персидской сирени к металлической сетке, которая ограждала туркомплекс от бялоградских задворков, пролез через рваную дырищу в ажурной ограде – здесь начинался пустырь, шлак, груды ржавого железа. Он обогнул справа старую заброшенную водокачку и выбежал, нет, вышел к заброшенному теннисному корту, где можно было играть сколько душе угодно. Он старался идти как бы нечаянно, по своим делам, чтобы не спугнуть ребят. Какой-то зевака вдали фотографировал свою собаку на деревянном буме. Все четверо уже были на месте: Пузо, поставив ногу на ржавый радиатор, шнуровал кеды, Головастик стягивал через голову рубашку, а он… он обматывал ручку финской ракетки свежей лентой лейкопластыря… глаза их встретились: волосы готовы были встать дыбом, Роман видел себя со стороны, тринадцатилетнего долговязого мальчишку с непослушной челкой, с юношескими прыщами на щеках, мальчишка смотрел на него равнодушно, чуть исподлобья и облизывал языком потрескавшиеся губы – была у него такая дурная привычка. Мазила выяснял на ломаном английском отношения с чужаком, это был Умник, который заявился на корт раньше и сейчас ни за что не хотел уходить. Ему тоже пришлась по вкусу заброшенность и тайна, мусор вокруг и беспорядок, который так мил мальчишескому сердцу. И главное, здесь не было взрослых. Чудак с собакой и прохожий в джинсовой кепке были не в счет. «Вали давай отсюда»,– наступал Мазила, слегка толкая Умника в грудь. «Ты что толкаешься? – кипятился тот, зло поглядывая по сторонам в поисках помощи.– Я раньше пришел, раньше. Это мое место».-
«А по ро не хо?» – давил на нерв Мазила. Из-за стычки с чужаком ребята не обратили особого внимания на взрослого человека, который зашел на корт. Зашел и вздрогнул: с противоположной стороны к металлической сетке подбегал страж. Батон легко узнал его издали, это был тот самый голубоглазый любитель виндсерфинга, спаситель на зиккурате, собеседник на Селенире, его вечный страж с зеркальцем на лбу. Скользнув сквозь ограду, словно ее и не было, он остановился на противоположной стороне корта. Оба напряженно смотрели друг на друга. По спине Романа пробежал холодок – он был абсолютно беззащитен, но страж медлил. Почему? Ребята насторожились.
Призрачная вспышка озарила местность. В воздухе побежали от пылающей точки радужные концентрические волны, волны от огненного камня, брошенного в земное небо. Солнечная капля стекла по небосводу и зависла прямо над головами мальчишек – небольшая яйцеобразная ракета с острым носом, скорее похожая на космическое шапито, чем на ракету. Сходство с шапито дополнял странный балкончик, торчавший из обшивки на манер старинного райка. Ракета остановилась на расстоянии двух метров от земли. Из хвостовой части вытянулась тонкая стальная ножка и уперлась в асфальт. Полет закончился, но радужные райские кольца не погасли, мерно пробегая по земле, по пыльным кустам, по лицам цветными пористыми полосами.
Мальчишки стояли, окаменев от изумления. Мазила – далее с открытым ртом. Только страж не обращал на ракету никакого внимания и продолжал сверлить глазами Батона, тяжело дыша и нервно дергая рукой цепочку на шее. «Оставь его!» – сказал невидимый голос. Или этот голос послышался?
С каким-то домашним сказочным скрипом распахнулась дверца в обшивке, и на балкончик вышел он – Пришелец. «Привет, папашка!» – истерично выкрикнул Умник в мертвой тишине чуда. Ему никто не ответил. Пришелец шагнул к балконным перильцам. Но куда подевался его тогдашний мятый чаплиновский котелок, рыжий парик циркового буффона, целлулоидный нос на резиночке, смешной алый шарик?.. Ничего клоунского не было в этом торжественном облике мага, в ниспадающей до пят блескучей черноатласной хламиде, в сахарного цвета колпаке звездочета, лицо которого было скрыто за бесстрастной золотой маской с глубокими прорезями для глаз и надменно сжатым лепным ртом. (Выходит, я попал не совсем в то прошлое, подумал Батон.) Пришелец простер над землей руку в золотой перчатке и сказал патетическим глухим голосом:
– Здравствуй, ученик, наконец-то ты здесь.
Этот голос и повелительный жест были обращены к нему, к Роману Толстову по прозвищу Батон, ставшему взрослым. И с балкона прямо к ногам спустилась узкая эскалаторная лесенка. Не колеблясь, Роман сделал шаг на ступеньку, которая мягко понесла его вверх на балкон, где уже никого не было, в черный проем отверстой двери; он еще успел оглянуться и увидать, что страж сзади бредет среди окоченевших скульптурок: Пузо, Мазила, Головастик, Умник… Батон и делает что-то ужасное с их лицами, превращая удивленные детские рожицы в неподвижные личины. «Стирает увиденное,– подумал Роман,– значит, Великих Мальчишек не будет». Движущаяся лестница несла его сквозь черную трубу, длина и глубина которой никак не соответствовали внешнему виду такого небольшого яйцеобразного предмета с хилым балкончиком. Ах! Труба кончилась, и человек вылетел под своды колоссального крестообразного пространства, которое он принял сначала за циклопический готический храм и который – как он понял позднее – был грандиозной мыслекопией Земли, пластической квинтэссенцией ее духа, титаническим слепком и образом человеческой мысли. От размаха и масштабов полого креста захватывало дух. Вверх, и вниз – насколько хватало силы человеческого взора – уходили бесконечные стены, то отполированные до блеска, то вдруг взбухающие циклопической лепниной из миллиона единиц – другого слова не нашлось – земной красоты, и человек сейчас летел в невесомости над мраморным океаном волн, водоворотов, взлетающих гребней, в которых глаз внезапно различал безглазые лица, торсы, античные статуи, руки, головы коней, тритонов, складки алебастровых одежд, рыб, и душа вздрагивала. В центре этого нечеловеческого храма – на перекрестье креста – висел голубой шар Земли, и Роман не мог понять, что это – объемная модель или сама планета? космический шар, увиденный с лунной высоты?
