Мэтью Джонсон - «Если», 2009 № 08
Под самым носом у одного из них, крупного, безнаказанно восседал на бревне краснохвостый сарыч; аллигатор сознавал, что чересчур неповоротлив и птицу не сцапать. В чаще непролазных зарослей спутанной меч-травы под кипарисом возился серый опоссум, что-то общипывая и обнюхивая, словно никак не мог определиться, потрапезничать или нет. Жадные до фосфора камыши, выселившиеся в пространство бухты, мало-помалу замедляли ход ялика, и наконец лодка остановилась. Маккенна не любил камыши и их присутствие воспринял как личное оскорбление. Камыш грабительски отбирал солнечный свет у рисовых полей и рыбы внизу, осложняя жизнь кормящимся на воде птицам.
Маккенна двинул напрямик к Мобильскому заливу, где устраивали рыбную вечеринку, и по дороге заглянул в тростники. Там, разомлев на солнышке, дремали похожие на бревна аллигаторы. Один заворочался в роскоши теплой грязи и с закрытой пастью простонал-прохмыкал «умф-умф-умф». Потом разинул пасть в зевке и исторг хриплый зычный рев. Таких аллигаторов Маккенна когда-то видел в заливе Уикс-Бэй при впадении в него Рыбной речки, под арками старого моста. Крокодилы, похоже, питали слабость к мостам. Они безбоязненно спали там во влажной жаре, главные местные хищники. Маккенну восхищали эта небрежная уверенность в том, что никто их не тронет, это бездумное высокомерие.
А потом, всего несколько столетий назад, пришли люди с ружьями. Маккенна вдруг задумался, не таковы ли и центаврии. Они ведь земноводные, не пресмыкающиеся. Как они отнесутся к крокодилам?
Аллигатор развернулся и снизу вверх посмотрел на Маккенну. Взгляд был пристальный и долгий, словно рептилия старалась разгадать намерения человека. Потом аллигатор фыркнул, отполз, потоптался в грязи, устраиваясь поудобнее, и закрыл глазищи. Маккенну ни с того ни с сего пробрала дрожь. Он шустрее заработал веслом.
Другая ветвь семьи Пицотти оглушительно галдела на длинной песчаной косе на краю залива Уикс-Бэй. Маккенна подплыл к берегу, выволок ялик подальше на сушу, чтобы не унесло, и рискнул влиться в их ряды. Ручеек формальных приветствий мало-помалу иссяк, и Пицотти вернулись к светским забавам.
Он горячо любил Линду, но этих людей истинно родственными душами не считал. Линда безмятежно наслаждалась жизнью, пока та была ей отпущена. Прочие Пицотти вечно были на марше. В последнее время алабамский Золотой Берег так и кишел Властителями Вселенной. Они щеголяли великолепными стрижками и старательно блюли стройность, небрежную элегантность и безупречную мускулистость. Лишь бы не выглядеть деревенщиной (неважно, чем добывали себе пропитание наши деды). У женщин оттенок волос менялся в гамме блонд, от платинового к клубничному, строго в соответствии с требованием момента. Пластическую хирургию применяли с большим вкусом: капельку разгладить у глаз и, пожалуй, незаметно подоткнуть второй подбородок. У стороннего наблюдателя Пицотти рождали впечатление не столько энергичной, полной сил юности, сколько высококлассного техобслуживания — так «роллс-ройсу» благоговейно меняют масло каждые полторы тысячи миль пробега. В кильватере у Пицртти рабочий класс за редкими исключениями чувствовал себя малость обтерханным.
Одна из блондинок воззрилась на Маккенну и разыграла восторг при виде настоящего детектива. Маккенна не остался в долгу и расхвалил жареную камбалу и окуня, привезенных кем-то из кузенов. Уловка удалась, хотя в рыбу переложили масла. Вежливые десять минут он терпел, а потом отправился к грилю, где как раз снимали с решетки крабов. И там, в ожидании шкворчащего, с пылу с жару угощения, стоял Герб. Очень вовремя. Маккенна едва его не расцеловал.
Долго ходить вокруг да около не пришлось. Герб, старший троюродный брат Линды, с первых дней их знакомства казался Маккенне белой вороной среди прочих Пицотти. Они автоматически подружились, как только Маккенна начал ухаживать за Линдой.
— Это водная планета, — сказал Герб, немедленно ухватив суть. Он преподавал в фейрхоупской школе Фолкнер-Стейт естествознание, вел химию и биологию. — В яблочко, дружище: я читаю про них все, что удается достать.
— Значит, землей они не богаты? — Маккенна по соображениям дипломатии помахал обожательнице сыщиков и комично пожал плечами. И получил для себя и Герба стакан красного, какого-то кьянти.
— Потому они и земноводные. Удобнее всего пользоваться тем, чего много. Их планета — луна, верно? — летает по орбите вокруг газового гиганта типа Юпитера. Ее согревают два солнца — обе звезды Центавра, плюс инфракрасное излучение газового гиганта. Поэтому там всегда тепло, а тектоники плит вроде бы нет, и мир у них совсем-совсем другой.
Поднаторевший в допросах свидетелей Маккенна кивнул и изобразил заинтересованность. Герб уже вышел за рамки того, что вынес из телепередач, газет и журнала «Сайентифик Америкен». Маккенна старался не отставать. Понял он приблизительно следующее: тектоника плит была чем-то вроде грандиозной универсальной теории геологии. Все на свете, от равнин на дне океанов до горы Эверест, породил вальс материков, когда те сталкивались краями и в бурном кружении исчезали в пучинах мантии. Их танец перекраивал климаты и ландшафты, открывая новые возможности для жизни и порой закрывая прежние. Но это здесь, на Земле.
Прочие малые планеты Солнечной системы вели себя иначе. Марс на миллиарды лет впал в спячку. Венера столь часто извергала мантию, погребая под ней кору, что поверхность оставалась бесплодной.
Итак, планеты не обязательно вели себя по образу и подобию Земли, и водный мир центавриев давал пример иного рода. Их планета вращалась медленно, затрачивая на облет своего соседа-исполина восемь дней. Материков на ней не было, лишь гряды островов. И еще она была старой — на миллиард с лишним лет древнее Земли.
Жизнь там зародилась вследствие обычной встречи химикалий в теплом море, под яростным солнцем, шпарящим сквозь кокон атмосферы.
— Выходит, они понятия не имеют о континентах? — встрял Маккенна.
Герб ответил. Выйдя на пенсию, он тотчас откровенно затосковал по просветительству, и Пицотти отнюдь не рвались зазывать его в гости. Маккенна же до этой минуты и представить себе не мог, что Герб на что-нибудь сгодится.
— Одного центаврия посадили в самолет, шторки на иллюминаторах наглухо задернули, дали ему наушники. Оказалось, ему нравится Бах! Здорово, да?
Маккенна молча кивнул. Никто из остальных не слушал Герба. Они как будто бы даже отошли подальше.
— Шторки, полагаю, чтоб не испугать. Потом шторки раздернули и показали этому созданию горы, речные долины и все такое. У центавриев настоящих материков нет, так, скопления островов. Он еле поверил своим лягушачьим глазам!
