Шон Тан - Другие миры (сборник)
Лед сковал землю. Они скользили и падали, и снова, и снова. Река позади застыла сине-белой бесстрастной змеей. Последние несколько капель дождя звонко стукнулись оземь замерзшими бусинками.
Сим практически упал на гладкий бок корабля. Он его трогает! Он трогает его своими руками, сейчас! Он услышал тихие всхлипы День, рвущиеся через сжатое холодом горло. Вот оно, железное зерно, вот корабль! Сколько людей прикасалось к нему за последние тысячи дней?
Они сделали это! Он и День!
И тут его жилы, и без того холодные, как ночь, стали звонким льдом.
А вход-то где?
Бежишь, плывешь, почти тонешь, проклинаешь все на свете, потеешь, работаешь, добираешься до горы, влезаешь на нее, колотишь кулаками по металлу, орешь от облегчения, а потом – просто не можешь найти вход.
Неимоверным усилием Сим попытался взять себя в руки. Медленно, сказал он себе, медленно – но не слишком! – обойди вокруг корабля. Гладкий металл под руками – такой гладкий, такой холодный, что покрытые от ужаса потом ладони почти к нему примерзают. Хорошо, теперь обойди другой бок. День шла рядом с ним. Мороз взял их в кулак – и начал неспешно сжимать.
Вход…
Металл. Холодный, вечный металл. Тонкие контуры люка, шов. Отбросив всю осторожность, Сим бьется о стальную обшивку. Он чувствует, как его желудок стискивает стужа. Пальцы немеют, глаза наполовину вмерзли в глазницы. Он царапает, и бьет, и кричит на проклятую дверь.
– Открывайся! Открывайся!
Он шатается. Он что-то стронул там, внутри…
Тихий «клац».
Вздыхает воздушный шлюз. Шелест металла о резиновую закраину. Дверь мягко качается вбок и исчезает.
Сим видит, как День бросается вперед, хватаясь за горло, и валится внутрь, в крошечную сияющую камеру. Он слепо падает вслед за ней.
Пневматическая дверь закрывается за ними.
Нечем дышать. Сердце замедляет биение, останавливается.
Теперь они оказались в ловушке внутри корабля… и корабль что-то делал с ними. Сим упал на колени и попытался втянуть хоть немного воздуха.
Корабль, к которому он пришел за спасением, замедлял его пульс, помрачал разум, отравлял тело. С ужасом – слабым, изголодавшимся, гаснущим – Сим понял, что умирает.
Темнота.
Смутное ощущение идущего времени, текущих мыслей, борьбы, попыток заставить сердце биться быстрее… глаза – сфокусироваться. Но соки его тела лениво катили свои волны по умиротворенным жилам, а пульс – удар, пауза, удар, пауза и еще удар – убаюкивал.
Двигаться он не мог – ни пальцем пошевелить, ни рукой, ни ногой. Поднять тонну ресниц стоило неимоверных усилий. Даже повернуть голову, чтобы увидеть лежащую рядом День, ему не хватало сил.
Откуда-то донеслось ее неровное дыхание. Так раненая птица шуршит сухими, растрепанными перьями. Она была так близко, что он почти чувствовал рядом ее тепло, – и все же неимоверно далеко.
Я замерзаю, думал он. Это и есть смерть? Это замедление крови, сердца, это охлаждение тела, сонное течение мыслей?
Глядя в потолок корабля, Сим изучал затейливое переплетение трубок и механизмов. Знание потихоньку просачивалось в него – назначение корабля, его устройство, работа. В своем просветленном слабосилии он начинал понимать, что это за штуки, на которых останавливается его глаз. Медленно. Очень медленно.
Вон инструмент с поблескивающим белым диском. На нем – цифры.
Интересно, зачем он?
Сим корпел над этой проблемой тяжело, долго, вязко, словно под водой.
Люди пользовались этим циферблатом. Касались его. Люди его ремонтировали. Устанавливали. Люди придумали его еще до постройки корабля, до установки и ремонта, и использования, и всего остального. Циферблат хранил память о том, как его сделали, как он работал; сама его форма тихо рассказывала Симу, зачем он нужен. Дайте только время, и, просто глядя на предмет, он извлечет из него желанное знание. Некая смутная потайная часть Сима расправила кольца, потянулась наружу, проникая в суть, раскладывая на элементы, анализируя.
Этот прибор отмерял время!
Миллионы часов времени!
Но как такое может быть? Сим широко распахнул глаза, горячие, сухие, блестящие. Где же люди, которым мог понадобиться такой невероятный инструмент?
За глазными яблоками забилась кровь. Он опустил веки.
Но тут Сима охватила паника. День катился к концу. Я лежу тут, думал он, а жизнь истекает с каждым мгновеньем. Я не могу двигаться. Юность проходит. Сколько еще понадобится времени, чтобы я смог встать?
Через крошечное окошко он видел, как прошла ночь, и настал день, потом минул и он, и пришла новая ночь. В круглой бойнице звезды танцевали морозный танец.
Я пролежу тут четыре-пять дней, старея и покрываясь морщинами, думал Сим. Корабль не даст мне двинуться с места. Как было бы здорово остаться в родной пещере и прожить в радости эту короткую жизнь. Кому стало лучше от того, что я пришел сюда? Я пропустил все свои закаты и восходы. Я никогда не притронусь к День, хотя она лежит тут, совсем рядом.
Безумие. Мысли его поплыли, лениво вращаясь, запорхали по железному кораблю. Он ощущал острый, как бритва, запах металла после сварки. Он слышал, как остов махины съеживается, напрягаясь, ночью и расслабляется днем.
Рассвет.
Уже? Да, новый день.
Сегодня я стану зрелым мужчиной. Челюсти у Сима свело. Я должен встать. Я должен двигаться. Должен насладиться этим временем.
Но он так и не пошевелился.
Сим чувствовал, как кровь сонно плещет из одной алой камеры его сердца в другую и дальше, по всему его мертвому телу, очищаясь в легких, которые то складываются, то расправляются.
Корабль нагрелся. Где-то затикал механизм. Температура автоматически понизилась. Контролируемая подача воздуха овеяла комнату.
Снова ночь. И еще день.
Он лежал и смотрел, как четыре дня его жизни утекли прочь.
Он даже не пытался бороться. Бесполезно. Его жизнь кончена.
Сим больше не хотел повернуть голову. Он не хотел видеть лицо День, так похожее на лицо его измученной матери – веки, как хлопья серого пепла; глаза, как мятый, истертый наждаком металл; щеки, как выветренные камни. Он не желал видеть шею, подобную ломким стеблям пожелтевшей травы, руки – дым умирающего костра, груди – сморщенные шкурки высохших ягод и волосы, косматые и перепутанные, как сырые серые водоросли…
А он? Как теперь выглядел он? Ввалились ли уже его щеки, запали ли глаза, исчеркало ли время морщинами лоб?
Но тут силы почему-то начали возвращаться. Сердце билось настолько медленно, что в это трудно было поверить. Всего сто ударов в минуту. Так не бывает. Голова стала легкой, прохладной и полной мыслей.
Он повернул ее набок. Он посмотрел на День. И вскрикнул от удивления.
