Алексей Смирнов - Натюр Морт (сборник)
А до вечера, увы, далеко, как до неба. Небо даже кажется ближе, с каждым днем. Я приближаюсь к Учреждению, толкаю массивную дверь. Не радует даже Гертруда — ничто, ничто не будоражит мое сердце в этой постылой казарме, где выпала мне горькая доля прожигать лучшие, к творчеству предназначенные часы жизни. Мы занимаемся регуляцией социальных модификаций, рассчитанной, в основном, на отдельных индивидов, которые своим маргинальным, выходящим за рамки установленных норм метаморфозом угрожают общественной безопасности. Кроме того, в Учреждении существует отдел законодательства в сфере мод и обычаев, где под контролем государства разрабатываются желательные формы трансформаций и диктуется мода как таковая. В сущности, именно мы являемся законодателями в области трансформационных мод. Разработаны серии моделей как сезонных, так и сословных, зоологических, ботанических и мифологических; имеются программы "Четыре темперамента", "Мать и Дитя", "Отец и Сын", «Бэтмен» и многие другие. Дел, сами понимаете, невпроворот, но все это не имеет ничего общего с настоящим искусством.
Я вхожу, киваю вахтерше — Шамаханской царице, чей подлинный преклонный возраст не смог приукрасить даже биомодем, прикладываюсь правым глазом к идентифицирующему устройству. Пропускной режим на большинстве современных предприятий основывается на иридодиагностике, поэтому законом строжайше запрещено производить какие-либо действия в отношении радужной оболочки. Пьеро не Пьеро, мамонт не мамонт — правила для всех одни: не трогайте глаз! Машинка жужжит, мигает, вахтерша величественно склоняет голову, я прохожу, расписываюсь в журнале. Меня окружают коллеги, пожимают руки (рукава мешают отчаянно), справляются о житье-бытье. Многих я не узнаю, ну и ладно, какая разница, вчера была свинья, сегодня — носорожица, в нашей унылой действительности это ничего не меняет. Непроизвольно (Пьеро, куда деваться!) закатываю глаза, говорю несвойственным мне плаксивым голосом. Некоторые выражают обеспокоенность, интересуются, что случилось. Намекаю на таинственные интимные обстоятельства, так как в утреннем фиаско мне стыдно сознаться. Я, мастер экстра-класса, не сумел обернуться достойным их общества бревном! Колода у меня не получилась! Меня оставляют в покое, я поднимаюсь в отдел.
Там я немедленно забираюсь в виртуальный скафандр, подключаюсь к Сети. Скафандр — сущая, если разобраться, мерзость, но нам вменяется в обязанность не гнушаться даже самыми извращенными респондентами. Поэтому я прихожу в их дома в соответствующих доспехах, заранее уточнив, какой внешний вид обеспечит наиболее благоприятные условия для сделки. Меня встречают с распростертыми объятиями, готовые приобрести полный пакет программ. И я активно продаю: метаморфоз "Тоскливый Пенис, ищущий Руки" (за дополнительную плату — с Рукой в наборе), "Подземный Диверсионный Мутант", «Захер-Мазох», "Пиздент Чечни" (в артикуляции Бориса Ельцина) и так далее. Отстрелявшись, как водится, минут за сорок, я раздраженно откинулся в кресле, распустил ремни и приуныл. Безделье — самая страшная сторона моей трудовой деятельности. То, на что другие тратят полный рабочий день, я выполняю раз в девять-десять быстрее. И лучше, конечно же. Но не сидеть же сиднем, надо чем-то заняться — я вышел на связь с членами ячейки. Без всякой на то надобности, поскольку мы не могли открыто обсуждать наши дела, и приходилось вести глупую болтовню о всякой чепухе. То, что группа увидет начальника в виде Пьеро, меня не пугало. Раз предводитель сделался Пьеро, значит, у него на то были веские причины, и нечего сплетничать. Со мной, как всегда, разговаривали почтительно, но говорить-то было не о чем. Время сходки каждый знал заранее, вопросы, которые предполагалось обсудить, не подлежали разглашению через обычные системы коммуникации. Все, что мы могли себе позволить — это обмен понимающими улыбками. Улыбались те, кто оставался к этому способен, у некоторых не было ртов.
Натрепавшись, я перешел к программам новостей. Послушал нудную, затянувшуюся дискуссию о возможности тайного инопланетного вторжения. Этот спор велся уже не первый год: велика ли, мол, вероятность того, что агрессивные пришельцы, используя многообразие форм, растворились среди нормальных граждан и бродят, неопознанные, по улицам земных городов. На мой взгляд, такая вероятность была, и довольно высокая, но опасность казалась раздутой. Я-то знал, что совершенно не важно, есть ли среди нас инопланетяне. А почему я так считал — станет ясно из дальнейшего.
На другом канале крыли жидов. Оратор возмущался и доказывал, что биомодем изобретен евреями умышленно, с целью маскировки. Его собеседник негодовал и настаивал, что прибор является, напротив, детищем спецслужб, где сплошь славяне, и создан с теми же коварными намерениями. В конце концов спорщики не выдержали и вцепились друг в друга. Пальцы впились в щеки, шеи, носы; органы стали неестественно вытягиваться, так что сразу стало видно, что к чему, и кто есть кто. Дабы разрешить недоразумение, пустили рекламную заставку. Я расхохотался, обхватив себя руками, отчего со стороны могло померещиться, будто я безумен и меня спеленали. Подъехал в инвалидном кресле Рузвельт, наш начальник отдела — таким уж он казался сам себе, — взглянул на меня, смеющегося, неодобрительно покачал головой. "Буль, вы ли это? "- спросил он неуверенно. Я смолк и виновато посмотрел в его честные, мудрые глаза. Интересно: купил он коляску на распродаже, или нарастил из собственной задницы? Кретин же ты, любезнейший, думал я. Шеф, раздосадованным моим бездействием, передал мне новую партию дисков с новыми программами и товарами. Я покорно закивал, фантазируя насчет его возможной участи. Может быть, его перевернуть? Колеса наверху, старческие руки внизу… Почтенные седины собирают пыль… Стоит обмозговать.
Но позже я сменил гнев на милость, потому что очередное поручение помогло мне скоротать рабочий день. И вот он подошел к концу. Со мной попыталась связаться Гертруда, но мысли мои были уже заняты совсем другими вещами. Я потолкую с ней завтра, когда перестану быть Пьеро. Завтра я буду… Что, если решиться сегодня вечером? Не тороплю ли я события? Собрание рассудит. Впрочем, чушь — оно рассудит так, как захочу я. Тяжелая доля, великая ответственность, нестерпимое одиночество…
Сокрушаясь и сомневаясь, я покинул Учреждение. Мой путь лежал через бедные кварталы, жители которых, мучимые комплексом неполноценности, важно разгуливали во фраках и цилиндрах. Они преображались с помощью простеньких, дешевых операционных систем и не могли позволить себе вожделенной вычурности. Их представления о совершенстве возбуждали жалость и презрение. Пьеро — нечто такое, что оставалось им недоступно — вызывал в этих бедняках старинную, неизбежную смесь почтения и ненависти. Коли не во фраке — ясное дело, шагает толстосум. Один, разогрев себя сверх всякой меры, подошел поближе и как бы ненароком наступил мне на рукав, я чуть не грохнулся. Уличные музыканты забывали о своих скрипках, гитарах и флейтах; они опускали инструменты и глазели мне вслед. Конечно, было бы приятнее собираться где-нибудь в фешенебельном районе, в центре, но конспирация требовала иного: нас, отлично оснащенных технически, в последнюю очередь стали бы искать в стане неимущих. Какой-то оборванец попытался дернуть меня за жабо, я остановился, вынул мобильный телефон и сделал вид, что набираю номер. Подонок отошел, а я, посмотрев на него весьма выразительно, пошел своей дорогой. Не зная, какого характера окажется подмога, которую я могу вызвать, местная шушера сочла за лучшее оставить меня в покое. Минут через десять я добрался до места.
